Гнев Гефеста(Приключенческая повесть)
Шрифт:
Гусаров заканчивал разговор с последним из намеченного списка свидетелем, а Петриченков все молчал. Значит, и у него никакой ясности.
— …Вот вы утверждаете, что старший лейтенант Мельничнов летал уверенно, а в последнем проверочном полете почти за все элементы техники пилотирования поставили ему четверки. Почему? — спросил генерал-майор у командира эскадрильи майора Сиволапа, листая летную книжку погибшего.
— Ну это, так сказать, в назидание за чрезмерную уверенность, — ответил Сиволап. — Мельничнов, как это присуще ныне некоторым молодым летчикам, любил показать этакую удаль, лихость, что-де он с самолетом на «ты». Вот и рвал его, как неумелый наездник молодую
— А на посадке?
— И на посадке. Подводил к земле на повышенной скорости, убирал обороты и притирал самолет точно у посадочного знака.
— За что же вы ему поставили четверку?
— За то же — за лихость, за повышенную скорость.
Не очень-то верный педагогический прием, подумал Гусаров, но промолчал: в его обязанности не входило дискутировать сейчас по педагогике.
Теперь можно было прямо спросить, мог ли Мельничнов на посадке допустить роковую ошибку — Гусаров подвел к этому разговор, хотя заранее догадывался: ответ будет отрицательный, — но в этот момент дверь открылась и вошел полковник Петриченков, возбужденный, с сияющим лицом, держа в руках металлическую тягу.
Гусаров сразу догадался, в чем дело, и приковал взгляд к тяге, пытаясь узнать, что это за деталь.
— Нашли, Виктор Николаевич, — радостно проговорил Петриченков и протянул генералу вещественное доказательство. — Вот она, виновница.
Генерал аккуратно взял металлическую трубку, немного согнутую, местами покрытую копотью, местами со следами побежалости. Тяга руля высоты, наконец понял он.
— Обратите внимание на место соединения, — подсказал Петриченков.
— Вы можете быть свободны, — разрешил уйти командиру эскадрильи Гусаров, чтобы избежать лишнего свидетеля разговора о только еще предположительной и недоказанной причине катастрофы. И когда Сиволап удалился, продолжил изучение тяги. Да, это было уже кое-что: невооруженным взглядом было видно, что болт отсутствовал, и если он вылетел в воздухе, как раз при заходе на посадку, самолет стал неуправляемым. Но неужели техник забыл его законтрить? Вероятнее всего, его выбило ударом о землю…
Петриченков словно прочитал на лице сомнение старшего инспектора службы безопасности полетов.
— Именно в небе, — уверенно сказал он. — Посмотрите на отверстие, оно светленькое и разболтанное. Значит, обрыв тяги произошел не сразу. И еще один фактор: самолет недавно расстыковали, собирали уже в сумерках. И вполне можно допустить…
«…Летчик Мельничнов рвал самолет на всех фигурах, даже на посадке, как необъезженную лошадь», — хотел добавить Гусаров, но промолчал. Надо еще исследовать тягу, пять раз проверить, так ли это, чтобы сделать заключение.
— Возможно, — кивнул Гусаров.
— Не возможно, а точно, Виктор Николаевич, — горячо возразил Петриченков. — Триммер руля высоты был отклонен вниз, значит, как только тяга отсоединилась, воздушный поток ударил в закрылок триммера, послал руль высоты вверх, создался кобрирующий момент на закритическом угле, и самолет свалился на крыло.
Версия довольно правдоподобная и логически обоснованная. И все-таки надо проверить…
Телефонный звонок прервал их разговор. Звонил командир полка и просил инспекторов на обед — они так заработались, что забыли про время, шел уже третий час.
За обедом снова зашел разговор о злосчастной тяге, виновнице гибели летчика и самолета, и Гусаров, к своему удивлению и удовольствию, заметил, что все помощники Петриченкова, за исключением подполковника Семиженова, недавно зачисленного в группу инспекторов службы безопасности полетов, горячо поддерживали версию своего руководителя. А его, знал Гусаров, не очень-то
— …Можно докладывать главному, Виктор Николаевич, — подвел итог разговору за столом Петриченков. — Сдадим тягу на экспертизу, подобьем бабки — и домой.
— Не торопишься, Николай Иванович? — с улыбкой спросил Гусаров, чтобы смягчить свое сомнение, неприятным буравчиком сверлящее в мозгу. — В нашем деле — семь раз примерь, один отрежь.
— Можно и семь и десять, — тоже в шутливом тоне ответил Петриченков. — Только что изменится? Другие улики появятся? Сомневаюсь. Да и эта неопровержимая: если вы думаете, что болт вылетел от удара о землю, сорвав контровку, то на трубке остался бы характерный след.
— Возможно. И все-таки надо проверить.
Петриченков насмешливо покрутил головой.
— Стареете вы, Виктор Николаевич. Бывало, не такие орешки раскусывали с первого раза.
— Так без малого шесть десятков, дорогой Николай Иванович, — подыграл Гусаров. — Зубы уже не те. А как сказал мудрец: «Резвость к старости — это признак глупости».
— А как же в наше время без резвости? Мы и так достаточно отстали.
Гусаров и сам не ожидал, что разговор приведет к такому выводу, какого, видимо, очень жаждал Петриченков; и он решил удовлетворить любопытство полковника:
— Значит, надо уступать дорогу вам, молодым. Вот займешь скоро мой пост, будешь действовать более резво, решительно. Только дров не наломай.
— Постараюсь, если доверите, — принял шутку Петриченков, но в шутке, уловил Гусаров, было неодолимое желание быстрее занять его место.
Они допивали компот, когда в столовую зашел командир полка и, пожелав приятного аппетита, сообщил генералу, что главком просил позвонить ему.
— Можно отсюда, из столовой? — поинтересовался Гусаров.
— Лучше, наверное, по ВЧ, — предложил подполковник. — Мало ли какие вопросы…
Пожалуй, он был прав. И Гусаров не медля покинул столовую, вместе с командиром полка поехал в штаб, раздумывая, зачем он потребовался главкому: обычно маршал авиации не тревожил членов комиссии, пока они сами не докладывали о результатах расследования. Недоброе предчувствие нарастало, и, когда главком поздоровался глухо и сразу спросил, как дела, Гусаров понял, случилось еще что-то. И он коротко, четко доложил о проделанной работе.