Гнев Мегрэ
Шрифт:
– Кроме одной старухи, она живет наверху, на шестом этаже, и, кажется, страдает бессонницей. Правда, консьержка уверяет, что она уже малость выжила из ума… Так вот, эта старуха клянется, будто в половине четвертого утра она услыхала шум машины… А машины в этом конце улицы проезжают не часто, она ведь кончается тупиком…
– А голосов она не слышала?
– Нет. Слышала только, как открылась дверца, потом шаги, потом стук захлопываемой дверцы…
– Она не выглянула в окно?
– Старуха едва ноги переставляет. Перво-наперво она подумала, что в доме кто-то
И инспектор Борник добавил с видом человека, который знает свое дело:
– Я еще заеду сюда в полдень и вечером, когда мужчины вернутся с работы…
– Из прокуратуры приезжали?
– Да, прямо спозаранку… Но долго здесь не задержались… Так, для проформы…
Мегрэ и Люка под взглядами зевак сели в свою машину.
– На улицу Виктор-Массе…
На тележках зеленщиков, между которыми сновали домашние хозяйки, высились горы черешни и даже персиков. Париж в это утро выглядел очень оживленным, большинство прохожих шли по теневой стороне улицы, а не по той, которую нещадно палило солнце.
На улице Нотр-Дам-де-Лоретт они увидели желтый фасад кабаре «Сен-Троп», вход в которое был закрыт решеткой, а слева от него, в витрине, красовались на фотографиях полуобнаженные женщины.
На улице Виктор-Массе почти такая же витрина была на более широком фасаде «Голубого экспресса». Люка проехал чуть дальше и остановился перед солидным жилым домом. Дом был из серого камня, довольно богатый, и две медные дощечки извещали: одна – о том, что здесь живет доктор, другая – что здесь находится Общество по продаже недвижимого имущества.
– Вы к кому? – не очень любезно спросила консьержка, открывая застекленную дверь своей каморки.
– Мадам Буле…
– Четвертый этаж, налево, но… Оглядев их, она спохватилась:
– Вы из полиции?.. Тогда можете подняться… Бедные женщины, должно быть, в таком состоянии…
Почти бесшумный лифт, красный ковер на лестнице, освещенной лучше, чем в большинстве домов Парижа. На четвертом этаже за дверью можно было различить голоса. Мегрэ нажал кнопку звонка, голоса стихли, послышались приближающиеся шаги, и в проеме двери появился Антонио. Он был без пиджака, в руке держал бутерброд.
– Входите… Не обращайте внимания на беспорядок…
Из спальни доносился плач ребенка. Маленький мальчик уцепился за платье довольно полной молодой женщины; она еще не успела причесаться, и ее черные волосы ниспадали на спину.
– Моя сестра Марина…
Как и следовало ожидать, у нее были покрасневшие глаза, и она казалась немного не в себе.
– Пройдите…
Она провела их в гостиную, где тоже царил беспорядок: на ковре валялась опрокинутая деревянная лошадка, на столе стояли немытые чашки и стаканы. Женщина постарше, еще более полная, одетая в халат небесно-голубого цвета, вышла из другой двери и с подозрением разглядывала пришедших.
– Моя мать… – представил Антонио. – Она почти не говорит по-французски… Видно, никогда уже не научится…
Квартира выглядела
– А где ваша младшая сестра? – поинтересовался Мегрэ, оглядываясь.
– С малышкой… Она сейчас придет…
– Как вы все это объясняете, господин комиссар? – спросила Марина; акцент у нее был меньше, чем у брата.
Ей было восемнадцать или девятнадцать лет, когда Буле встретил ее. Сейчас ей двадцать пять или двадцать шесть, и она еще очень красива – матовая кожа, темные глаза. Сохранила ли она свое кокетство? При таких обстоятельствах судить об этом трудно, но комиссар мог бы поспорить, что она уже не заботилась ни о фигуре, ни о нарядах, просто счастливо жила в окружении своей матери, своей сестры, своих детей и мужа, и ничто в мире больше не волновало ее.
Едва войдя в квартиру, Мегрэ потянул носом и почувствовал запах, который витал здесь и который напоминал ему запах итальянских ресторанов.
Антонио явно держался как глава семьи. Не был ли он им в какой-то степени еще при жизни Эмиля Буле?
Не у него ли бывший помощник метрдотеля должен был просить руки Марины?
Все еще держа бутерброд в руке, Антонио спросил:
– Вы что-нибудь выяснили?
– Я хотел бы знать, когда во вторник вечером ваш зять ушел из дома и был ли у него с собой пистолет?
Антонио посмотрел на сестру, та, поколебавшись минуту, торопливо прошла в другую комнату. Дверь осталась открытой, и через нее можно было увидеть столовую, Марина пересекла ее и вошла в спальню. Там она открыла ящик комода и вернулась с темным предметом в руке.
Это был пистолет, она держала его осторожно, как человек, который боится оружия.
– Он лежал на своем месте, – сказала Марина.
– Ваш муж не всегда носил его при себе?
– Нет, не всегда… В последнее время – нет… Антонио вмешался:
– После смерти Мазотти и отъезда его банды на юг у Эмиля отпала необходимость носить оружие…
Это было показательно. Значит, выходя из дома во вторник вечером, Эмиль Буле не ожидал никакой опасной или неприятной встречи.
– В котором часу он вас покинул, мадам?
– Без нескольких минут девять, это его обычное время… Мы пообедали в восемь часов. Перед уходом он, как всегда, зашел поцеловать детей, они уже лежали в кроватках…
– Он не показался вам озабоченным?
Она силилась припомнить. У нее были очень красивые глаза, и в другое время они, должно быть, искрились лаской и весельем.
– Нет, не думаю… Вы знаете, Эмиль был сдержан, и тем, кто не знал его близко, он, верно, представлялся человеком замкнутым…
Две слезинки блеснули у нее на ресницах.
– По натуре он был очень добрый, очень чуткий…
Она повернулась к матери, которая слушала разговор, скрестив руки на животе, сказала ей несколько слов по-итальянски, и та в знак согласия закивала головой.
– Я знаю, что думают о владельцах ночных заведений… Их представляют себе своего рода гангстерами, да и правда, среди них есть такие…