Гнев Шибальбы

Гамильтон Лин

Большинство мужчин в комнате вились вокруг нее, словно мухи вокруг меда. И одной из этих мух был Джонатан.

Думаю, многие, если не большинство мужчин, хорошо смотрятся в смокинге. Однако немногие чувствуют себя в нем уютно. Джонатан был рожден для того, чтобы носить смокинг. Отчасти причиной тому был самонадеянный вид, который ему всегда удавалось сохранять, и, если выводы Изы были верны, привычка. Если вы регулярно посещаете Букингемский дворец, то вам часто приходится надевать смокинг.

Он заметил меня и отделился от островка, образовавшегося

вокруг Монсеррат. Я заметила, как она проводила его взглядом, когда он шел через комнату и, подойдя ко мне, коснулся губами моей щеки.

— Какой приятный сюрприз, — улыбнулся он.

— Для меня — тоже, — улыбнулась я в ответ.

— Ты потрясающе выглядишь, — тихо произнес он, а затем добавил: — Позволь мне представить тебя кое-кому.

К тому времени в комнате было около тридцати человек. Следующий час или около того я провела, попивая шампанское и болтая с элитой Мериды: главой банка, различными политическими персонажами, председателем правления музея и парой членов правления.

Ужин подавался в столовой около десяти вечера. Все тридцать человек расселись за столом — можете представить его размеры — под люстрой, которую я видела в свой первый визит.

Дон Диего Мария и донья Шейла, как полагается хозяевам, сидели в противоположных концах стола, но Монсеррат сидела рядом с отцом по правую руку. Я подумала, что посадка за столом идеально отражает динамику обитателей этого дома: Диего и Монсеррат — неотделимы друг от друга, а между ними и Шейлой лежит пропасть.

Я сидела с той же стороны стола, что и Монсеррат, но напротив Джонатана. Они с Монсеррат были само очарование и остроумие. Моя встроенная радарная система, отлаженная несколькими годами замужества и без труда засекавшая мужчин с блуждающим взглядом и склонностью к молоденьким девушкам возраста Монсеррат, подала мне тревожный сигнал, и что-то кольнуло меня в глубине души.

Возьми себя в руки, Лара, сказала я себе, и с лучезарной улыбкой повернись направо к сидящему рядом с тобой доктору Ривере, который специализируется на здоровье богачей: болезнях печени, лишнем весе, липосакции и тому подобном.

Еда была великолепной, блюда сменяли друг друга, и, на мой взгляд, их было даже слишком много. Суп-крем, салат, рыбное блюдо, перепела, говядина, блюдо с сырами и лучшее из десертных блюд. Каждому блюду соответствовало специально подобранное вино, которое лилось рекой. Подобная диета действительно могла сделать доктора Риверу очень богатым человеком.

Затем дон Диего объявил, что мужчины удаляются в гостиную выкурить по сигаре и выпить портвейна, а дамы возвращаются в салон выпить дижестив [23] .

23

Улучшающий пищеварение алкогольный напиток, подаваемый в конце трапезы.

— Как необычно старомодно, — одними губами сказала я Джонатану через стол. Ему с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица.

Я

провела вежливые полчаса с дамами, и, когда на исходе вечера мы воссоединились с нашими мужчинами, я направилась в дамскую комнату. Она была занята, но слуга направил меня наверх в другую. Выйдя из нее, я остановилась в коридоре наверху, чтобы полюбоваться картинами. Они были великолепны.

— Любите искусство? — произнес голос позади меня. Это был хозяин, сам дон Диего Мария, с бокалом портвейна в одной руке и сигарой в другой. Он, должно быть, видел, как я рассматриваю его картины, и ненадолго покинул своих гостей.

— Разве это может не понравиться? Матисс, не так ли? — спросила я, указывая на картину напротив меня.

— Да, — ответил он. — Одна из моих любимых. Вы позволите немного рассказать вам о ней?

Я кивнула, он присел со своей сигарой и выпивкой на небольшой приставной столик и принялся описывать детали картины.

Без сомнений, он был большим знатоком. Но страсть, с которой этот человек рассказывал о живописи, казалась несколько странной. Когда он говорил, его голос переходил на шепот. Похоже, он даже забыл о моем существовании.

Я не сомневалась, что для него линии картины были подобны контурам тела любовницы, цвета отражали цвет глаз, губ и волос, художник являлся для него богоподобным существом, вдохнувшим в нее жизнь. Когда он говорил, то, словно лаская, водил рукой по поверхности картины. Описывая картину, он в каком-то смысле занимался с ней любовью.

Когда он закончил, то поднялся, помолчал мгновение, а затем повернулся ко мне со смущенной улыбкой.

— Как видите, я — раб искусства.

Он рассмеялся.

Я улыбнулась в ответ.

— Вы еще и страстный коллекционер доколумбовых предметов искусства, насколько я понимаю, — сказала я.

Он кивнул.

— Мне нравится так думать. Однако кое-что из коллекции было украдено.

Никто не посмел во время ужина упомянуть о краже статуэтки Ицамны, но здесь он заговорил об этом открыто.

— Такое несчастье. Я сам был там той ночью, в «Эк Балам».

— Правда? А что вы думаете о «Детях Говорящего Креста»? Я теряюсь в догадках о том, что касается мотива. Насколько я понимаю, прежде никто и никогда не слышал об этой группировке, к тому же с тех пор они ничего больше не совершили, по крайней мере из того, о чем бы они заявили публично.

— Вы читаете мои мысли. Именно поэтому я воспринял эту кражу так близко к сердцу.

— И по этой же причине вы высказали в полиции предположение, что доктор Кастильо может быть к этому причастен.

Мое замечание его скорее удивило, чем вызвало раздражение.

— Вообще-то полиции о нашей ссоре рассказала моя дочь, Монсеррат. Я просто подтвердил ее слова. Если честно, то, не упомяни она об этом, я бы даже не связал два этих события. У нас с доктором Кастильо были разногласия по поводу этих произведений искусств. Но я не питаю иллюзий. Я знаю, люди считают, что в этих спорах прав он, а не я. Моя вина в том, что я хотел владеть этими вещами.