Гнев совы

Ревякин Дмитрий Александрович

Солнцем дан приказ к искупленью.

И в дымящий горячий мозг

Острой бритвой врезались песни -

Песни излома души,

Песни обломка стрелы.

На склоне дня

На склоне дня,

Что виделся убогим,

Уселись боги

не скучать всю ночь.

Ловили звезды в смуглые ладони

И восклицали:

–

Очь! Очь!

А я гулял в березовой истоме

И горевал о доме,

Что придумал в снах.

Как вдруг увидел их,

Скорбящих и веселых, -

Невольно вскрикнул:

– Ах!

Хотел спросить о главном -

И не смог:

Сковал замок

горячие уста.

А после долго проклинал себя,

Что проморгал узнать:

Где кнут,

а где узда.

Ягода

Высыхала трава в стогах,

Ожидала зимнего рта.

Провода рассказали смерть ездока

И заставили лето рыдать.

Осень в этом году

Начала листопад

Загодя.

Плакать невмоготу, -

Поминаю тебя

Ягодой.

Ты казался мне тигром.

Тигром в монашьей шкуре,

И голос хлестко гундел;

А тупые ржавые иглы,

Что ресницы тешили гулом,

Видели днями в Унде.

Мне сказали об этом волны,

Когда парус сильных колес

Умчал далеко - в Балей

Мимо пегих овсяных полей,

Мимо бывших казачьих станиц.

Оставались в дорожной пыли

Вызревать острова конопли,

Чтобы вскоре в умелых руках

Почернеть и назваться "манчжуркой".

Нас сидело по лавкам пять,

Еще двое смотрели вперед.

Между нами стояла бадья,

И безусый черпал нутро кружкой;

И только один не пил.

Так неслись мы,

И солнце светило в затылок...

По камням, по воде, по ухабам,

Где ходили одни лесовозы,

Поднимались к вершине хребта,

И ольховник лица хлестал.

Мы вжимали головы в плечи;

Далече

Тропа обернулась в ручей,

А рядом

Люди зажгли огонь

И варили в котле барана;

Нас ждали.

Задаром

Допили бадью,

Обустраивать стали стол.

Кривобокая вышла луна;

Рассекая неверный свет,

Появился отец из разведки.

Одно только слово: "Есть!"

Это

значит - не зря мы здесь.

– Эй! Ай!

Наливай!
–

Веселимся всю ночь!

Выпивали и грызли кости.

Торопились до слез захмелеть.

– Золотой запас Государства!

Это - мы!
–

Гаркнул лихо надрыв.

Томим

Ожиданием крика: "В отрыв!"

Я прищурил смехом глаза.

Но случилось иначе:

Уложили бережно нодью

И уселись дружно вокруг.

Говорили: "Неплохо бы спеть."

Запевали и обрывали

К середине и в самом начале.

Оказалось -

В сумятице бед

Слово к слову едва ли

Так просто сложить -

Одичали.

И тогда

Решили найти виноватых:

Перемыли их вкось и вкривь,

Приготовили далее веревку.

А один горластой сноровкой

Выводил: "Тащи их сюда!

Вот на этих повесим сучьях.

Пусть теперь медведей учат -

Долго ждать мирового суда!"

А я

На паях

С плеском ручья

Пропел две частушки.

Подошел кривопалый старик,

Спросил:

– Откуда ты, ушлый?

Отвечал:

– Я искра из дыма.

Миг лечу -

Проводи меня взглядом;

И это сейчас и здесь.

А завтра

Росой замочу твои ноги,

И высушу солнцем...

Скрылась луна,

Кичиги прыгнули выше.

Разбрелись кто куда, хмельные.

Я забрался в мешок к отцу,

К подбородку поджал колени,

Досчитал до ста и уснул;

И не помню, что видел.

А утром

Полоской простыни

Затянул на затылке узел

И по мокрой траве зашагал.

Солнце грело левое ухо.

Миновал вековой курум,

Где ежи низкорослой малины,

И вокруг горелой листвянки

Наступил на россыпи бус:

На зелени мха - рубины.

Троекратно вздохнул

И лапой

Принялся курень царапать.

Когда солнце уперлось в макушку,

Тяжело возвращаться в табор.

Здесь ревниво смотрели добычу;

Я был пока первым,

Но недолго.

Час спустя

Горбовик на спине,

Улыбался отец:

– Мужики,

Я намерил шаги.

Всем известно - до ягоды падкий,

Да еще сверлит хмель виски,

В общем, этим распадком

Мимо табора проскочил

И вокруг поблудил немного.

Заварили покрепче чай,

Посмеялись, сверили стрелки

И расстались опять -

До захода.

Я раскрасил щеки брусницей,

Испугался - а вдруг приснится,

Кто восточным прищуром отпел,

Не коснется струны теперь.

Всю ночь просидел у огня,

Сон молитвой к другим прогонял:

С тобой полный порядок -

Пал полетом стрелы;