Гнездо орла
Шрифт:
Он резко повернулся к ней.
— Мне не всегда по силам исполнять твои приказы, Роберт, — сказала она, предупреждая его упрек.
— А высмеивать меня при детях тебе… по силам?! — бросил он. — Или ты думаешь, что они еще ничего не понимают?
Она опустила глаза.
— Если ты и впредь станешь позволять себе подобные вещи, то я буду вынужден отвечать, — продолжал он. — Ты уже приучила меня постоянно от тебя защищаться, но прежде это не касалось детей.
— Извини, я… Больше это не повторится. Мне следует лучше контролировать себя.
Он
— У тебя что-то с рукой?
— Да сам не пойму. — Он потряс кистью. — Странное ощущение. Как будто эта рука тяжелее той.
— Ты вчера… укололся значком, — вдруг вспомнила Маргарита.
— Чем? — не понял Роберт. — Наверное, просто лежал неудобно. Вот что, Грета. — Он снова резко повернулся. — Если ты вернулась ко мне… — Он помедлил. — Давай, наконец, обвенчаемся. По любому обряду — мне все равно. У тебя в роду все были протестантами, у меня — тоже, так что… — Он смотрел на нее прямо, несколько исподлобья, тем самым «бульдожьим» взглядом, что больше походил на сомкнутые намертво челюсти. — Так что на этот раз я намерен довести дело до конца.
Она невольно улыбнулась. Она столько раз представляла себе их венчание, что даже запомнила все не существующие пока детали: лицо священника, фасон своего подвенечного платья, роспись боковой стены храма, убранство алтаря… Господи!
Раздался телефонный звонок. Рейхсляйтеру вежливо напоминали, что в три его ждет фюрер.
Когда Грета завязывала Роберту галстук, снова позвонили. Звонившему пришлось проявить терпение. Завязывание галстука обычно сопровождалось у них долгим поцелуем. Это происходило всегда, так что однажды, в разгар очередной ссоры, чуткая умненькая Анхен вдруг принялась совать матери в руки галстук отца и просить со слезами: «Мама, завяжи папе галстук, пожалуйста, мама, завяжи!»
Нестерпимое воспоминание, одно из тех, что постоянно алеют в памяти, как свежие рубцы.
Телефон звонил… Лей, одной рукой нащупав трубку, собирался было отшвырнуть ее подальше, но голос в ней его удержал. Звонила Юнити.
Она попросила Лея взять ее в свой самолет, если он летит один.
Через полтора часа, надев летный шлем и бросив перчатки в кабину своего модернизированного МЕ-109, Лей спросил Митфорд, не слишком ли по-английски она покидает Бергхоф?
— Так всем удобней, — отвечала Юнити.
Больше он вопросов не задавал.
Юнити часто летала с Леем и всякий раз, залезая в кабину, не забывала мысленно попрощаться с жизнью. С годами это вошло у нее в привычку; она полюбила эти полеты и уже не могла обходиться без них, как без выбросов в кровь адреналина. Роберт поначалу морщился на ее просьбы, но затем, заставив освоить парашют, перестал отказывать.
— Куда мы? — спросила она после долгого молчания, когда они прошли горные цепи и внизу потянулись однообразно-геометрические
— Я в Берлин, — ответил Лей.
— Опять трибуны, толпы, заседания… Не наскучило?
Он искоса посмотрел на нее; она тоже повернула голову и поймала его взгляд.
— Роберт, что это за история с Ренатой Мюллер? Расскажи мне.
Он только пожал плечами. Этого еще недоставало!
«История с Ренатой Мюллер», недавно покончившей с собой кинозвездой, была ему известна, так сказать, из первых уст: после ее самоубийства Гитлер сам поведал ее ему и Гессу, наедине.
— Тогда я сама расскажу, — вдруг заявила Юнити. И начала, поспешно, по-американски, глотая слоги и целые слова, словно боясь, что он сразу ее остановит.
Но Лей не остановил. По мере того как она говорила, у него все больше округлялись глаза: все это она могла услышать лишь от самого Адольфа, но… Но неужели он… так… ей это поведал?!
— …и он объяснил ей, что его давит чувство вины за ту… Ангелику. Однажды он ударил ее и не может себе этого простить. Но если бы нашлась женщина, которая наказала бы его, побила, избила до полусмерти, он, может быть… нет, не простил бы себя, но все стало бы уже не так… безнадежно. И он смотрел мне в глаза, смотрел так, точно просил, умолял об освобождении от вины! А я… Я не смогла… его ударить.
— Довольно! — приказал Лей. — Зачем ты мне это рассказала?’
— Чтобы ты помог мне.
— Побить Адольфа?
Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Лей взял фляжку с коньяком, чтобы сделать несколько глотков. Откровенность фюрера с женщинами всегда казалась ему излишней, какой-то болезненной. Гесс был прав, полагая, что чем меньше женщин рядом с Гитлером, тем лучше для дела.
— Ты мне поможешь? — спросила Юнити, тоже протягивая руку за фляжкой. — Это ведь в общих интересах.
— Он всего лишь признался тебе в любви к другой женщине, — поморщился Роберт. — Неужели ты не поняла?
— Если бы он признался в любви к этой… Браун или к Чеховой или… кому-то из живых, я бы все поняла правильно, а так…
— Чего ты от меня-то хочешь? — не выдержал Лей.
Она видела, как ему неприятен этот разговор, но упорно продолжала:
— Ты хорошо знаешь Адольфа. Ты знал и ту… Ангелику. А я знаю, что он очень хотел жениться на ней…
— А тот факт, что я сам шесть лет не могу затащить Грету в мэрию, тебя не смущает?
Юнити пожала плечами:
— Грета исключение… Такое же, как моя сестра Джессика. Она коммунистка.
— Детка, давай на земле продолжим этот разговор, — попросил Роберт. — Если вообще сядем.
— Прекрасно сядем, — кивнула Митфорд. — Так вот, не смущает. А еще я теперь точно знаю, что не просто нравлюсь Адольфу, а очень сильно нравлюсь. Мне только нужно правильно сделать последний шаг. Чему ты усмехаешься?
— Разве?
Он действительно усмехнулся, но как ему представлялось — про себя. Сколько женщин вот так же говорили себе: «Мне только нужно правильно сделать последний шаг…» Как же!