Гнездо орла
Шрифт:
А что я такое? Одно я твердо знаю, что на ближайшее время я — твоя сиделка или тюремщица, смотря по твоему поведению и обстоятельствам, потому что нужно что-то делать с твоим здоровьем. Так дальше нельзя! Не сердись, но я сказала об этом Адольфу. Он ответил, что до конца сентября отпустить тебя не может, но вторая половина осени — наша. Еще он сказал: «Если 1 октября твой муж, детка, решится-таки надеть форму, пусть, не черную — он так не любит этот цвет, — а полевую, подполковника танковых войск, я договорюсь с Гудерианом. VVVV (ха-ха-ха). Шучу!» Как он самоуверен!
Если бы Барту остался жив! А сэр Невилл… Ему нельзя сейчас руководить страной. Я видела его глаза —
Но это я так, к слову. Мне трудно собрать мысли. В голове звенит пронзительная печаль. На днях отошлю свои разработки Русту. Неожиданно появилась еще работа. Йозеф предложил сделать выставку из рисунков и картин душевнобольных. Я прямо его спросила: каков замысел? Он говорил много, но на вопрос не ответил. Будем надеяться, что замысла пока нет, хотя это не похоже на Геббельса. Я подумала, что в любом случае было бы полезно попытаться обратить высокое партийное внимание на духовный мир этих людей, тогда будет труднее забыть об их нуждах. Я могла бы, пока ты занят, поездить по стране и отобрать работы для такой выставки. Йозеф обещал мне дать «ненавязчивых» сотрудников. Я еще вспомнила: — в «струе сознания» у Йозефа прошла мысль создать Сенат по культуре и пригласить туда, вместе с Пфитцнером и Яннингсом, Гиммлера. И тебя. И ведь пригласит.
За этой болтовней чуть не забыла о важном. Ани мне по секрету сказала, что хорошо было бы пригласить пожить у нас Давида (ты его помнишь — сын управляющего моих родителей). Она считает, что Генриху очень нужен друг, что ему нравятся Кронци и Давид, но Адольфа мы пригласить не можем, потому что он учится в какой-то странной школе [30] (я ее цитирую), а Давида — можно, если мы согласимся. Генрих будет счастлив. Я подумала, что мы могли бы взять мальчика с собой, когда отправимся в отпуск?
30
Старший сын Бормана Адольф (в семье его звали Кронци) учился в одной из «школ Адольфа Гитлера».
Ты был прав, говоря, что Генрих меняется, но и Ани меняется тоже — она становится мягче, внимательнее. За последний год не вспомню, чтобы она толкнула брата или поссорилась с ним. Она как будто поняла, что ему нужна ее помощь.
Хочется писать тебе всю ночь. Думай обо мне… думай обо мне и о детях чаще. Пусть мы будем не «зеркалом» и не «приказом», а составляющей твоих мыслей. Думай о нас, и пусть Керстен говорит что угодно. Попытайся.
Грета».
Часть 3
«Великая
«Я принял окончательное решение разгромить в ближайшее время Чехословакию военным путем».
«Великая осень» продолжалась не менее «великим» летом, когда Даладье и Чемберлен, при одобрительном молчании Рузвельта, буквально обрушили на президента Чехословакии Бенеша поток уговоров и угроз.
Бенеш не соглашался отдавать Судеты. Он понимал, что, откусив кусок пирожного, Гитлер, почитатель европейских кондитеров, съест его целиком. «Великая осень» в полной мере явила свое «величие» миру, когда 21 сентября преданный и проданный Бенеш в последний раз обратился с нотой к Чемберлену и Даладье:
«Вынужденное обстоятельствами и уступая категорическому нажиму французского и английского правительств, правительство Чехословацкой республики с горечью принимает франко-английские предложения. Правительство Чехословацкой Республики с сожалением констатирует, что при разработке этих предложений его даже не спросили о его позиции».
Вернее, спросили не его, президента суверенного государства, а Гитлера. И фюрер ответил — «годесбергской» программой — Чемберлену, 22 сентября в своем любимом Бергхофе: никакого контроля со стороны Англии и Франции, никакого плебисцита, никаких гарантий Чехословакии… «Но, господин канцлер, нужно все же соблюсти… законность!» — отвечал на это растерянный Чемберлен.
Двадцать шестого Гитлер, собрав в Берлинском дворце спорта возбужденную толпу, бросал фразы в зал:
«Вопрос, который нас волнует… звучит не столько „Чехословакия“, сколько „господин Бенеш“!.. Теперь он изгоняет немцев. Но это последняя точка, на которой игра заканчивается! Я или господин Бенеш!.. Пусть он решает — стремится он к миру или к войне! Он должен дать немцам свободу, или мы сами добудем ее!»
В присутствии журналистского и дипломатического корпусов Гитлер обещал:
«Если судетский вопрос решится, то у Германии не будет в Европе никаких территориальных претензий…. Как только чехи договорятся со своими национальными меньшинствами… я не стану больше интересоваться Чешским государством. Это будет гарантировано».
В самом начале сентября Рудольф Гесс и Роберт Лей, тайно встретившись с эмиссаром Рузвельта Джозефом Кеннеди, повторили ему фразы Гитлера, произнесенные им еще год назад на совещании руководства: «Присоединение Австрии и Чехословакии (целиком) дает нам военно-политическое преимущество в результате сокращения границ, их лучшего прохождения, а также высвобождения вооруженных сил для других целей и возможности формирования новых войск в размерах около 12 дивизий».
…А пирожное было вкусным! Чехословакия — развитая европейская страна с сильной экономикой, сильной парламентской демократией, сильным самосознанием, сильной современной армией…
Гитлер блефовал: 39 дивизий рейха против 36 чехословацких; 2 тыс. 400 самолетов люфтваффе против 1 тыс. 500; 700 танков против 500, при том, что, выстави Германия эти силы, у нее осталось бы лишь десять слабых дивизий на западе да «генлейновцы», с которыми успешно справлялись пограничные чехословацкие войска. Чехословакия же опиралась на целую систему прекрасно спланированных укреплений — 38 укрепрайонов и высокий национальный дух. Ее союзница Франция располагала к 1938 году миллионной армией. Великобритания могла бросить на континент до тысячи боевых самолетов. Россия имела на западном направлении значительные силы. И что же?