Гном. Трилогия
Шрифт:
Чего он только не пробовал. В том числе и "пороховые" ускорители первых сверхзвуковых машин с их мизерными крылышками. И сами машины тоже довелось. И экспериментальные ракетопланы с их страшной, рваной, почти непереносимой динамикой. Пожалуй, летчики-испытатели нигде и никогда, даже в предвоенные годы, не жили еще такой наполненной, такой напряженной жизнью, как в это время. В еще большей мере это относилось к нему, потому что он считался одним из лучших, и поэтому наиболее востребованных. С одной стороны, - деньги, награды, звания, негромкая, но дорогая слава среди людей понимающих. С другой - полеты на кошмарных, критических конструкциях, к которым подходить-то страшно было, не то, что летать на них. Вот только нравились ему - обе стороны! И то, и другое! И еще неизвестно, что больше.
Между тем скорость росла. Судя
Пронизал всю конструкцию, встряхнул его тело необычайно короткий, отрывистый удар, немедленно повторившийся снова. Амет-хан не успел всерьез встревожиться, когда серия жестких, как удар бича, щелчков, учащаясь, слилась в пронзительную, нестерпимую вибрацию. Потом исчезла, ушла за пределы ощутимого и она, а на пилота снова навалилось ускорение, и в ЦУП-е услыхали долгожданный голос с едва заметным акцентом. Те, кому довелось слышать, утверждали, что - удивленный голос.
– Кажется, поехали...
Семен Алексеевич напутствовал его последним, перед самым полетом. Пилоту понравилось, что конструктор оказался чуть ли ни единственным, кто смотрел на него без скрытой жалости, как обыкновенно смотрят на безнадежно больного, и говорил по делу:
– Если, тьфу-тьфу, все вдруг пойдет нормально и эта штука заработает, - лезь вверх. Сам сообразишь, под каким углом, хотя таблицу с расчетными рекомендациями все-таки выучи... Никто же ничего не знает, гасить эту твою чертову печку - дополнительный риск, поэтому дай агрегату спалить горючее, а тем временем лезь вверх! Меньше перегреешься, а заодно не дашь утащить себя неизвестно - куда, потому что, говорю же, никто ничего не знает...
Милая особенность этого двигателя состояла в том, что способов толком проверить его на стенде не существовало. Сделать, к примеру, гиперзвуковую аэродинамическую трубу, являлось еще более сложной научно-технической задачей, чем создание самого двигателя. Примерно как с атомной бомбой.
Минута шла за минутой, а он и не думал прекращать работу. Ускорение никуда не девалось, и скорость непрерывно росла. Подсознательно пилот ждал чего-то подобного графику ракетоплана, но того хватало на несколько десятков секунд. Он увеличивал угол атаки, но у этого приема имелись свои ограничения: агрегат, из которого со временем должен был вылупиться ракетный снаряд, несколько уступал по маневренности "Як - 3С". То, что сейчас окружало машину в полете, мало отличалось от пустоты, но, однако же, на скорости три - двадцать три километра в секунду, даже этот воздух имел твердость каменной стены. И, тем более, он сохранял способность поддерживать работу двигателя. В восемь-тридцать утра по местному времени небо над его головой стало уже совсем черным, но острый, как шило, нос машины по-прежнему указывал вверх, а топливо пока что и не думало заканчиваться.
– ... И вот еще что: твоя жизнь важнее всего в любом случае. Если эта штука пролетит хоть сколько-нибудь своим ходом, а ты уцелеешь, - это победа. Даже если все остальное вдребезги - все равно. Если вместе с тобой спасется и маршевый двигатель, то победа безоговорочная. Нам уже многое стало ясно, и за год - полтора мы сделаем двигатель многорежимным. Но могу только повторить: если будут хоть малейшие сомнения, - сбрасывай двигательный блок. Глядишь, эта их парашютная система и сработает...
Он посмотрел на радиовысотомер и решил, что прибор не выдержал нагрузок и теперь врет. Двигатель проработал почти шесть минут, прежде чем он осознал, что снова чувствует неприятную вибрацию, после чего ускорение резко уменьшилось. Следом началась "барабанная дробь", только сейчас она урежалась, наступила невесомость, но скорость оставалась сумасшедшей. До пилота, привыкшего к тому, что за остановкой двигателя следует скорое падение, вдруг дошло, что он сейчас подобен не самолету а, скорее, артиллерийскому снаряду. Вот только скорость повыше разика в два-три, а воздух настолько разрежен, что тормозящим действием его можно пренебречь, так что снаряд этот и по инерции может улететь очень, очень далеко. По той же причине не действовали никакие воздушные рули, и изменить траекторию
Очень, надо сказать, приличной техники. По сравнению с тем, что было в самом начале, так и вообще небо и земля. Вот астронавигационная система позволяет ему хотя бы приблизительно знать широту, долготу и высоту, а соединенный с ней баллистический вычислитель указывает, как далеко от точки сброса грохнется его агрегат. И показывает он такую цифру, верить в которую и невозможно, и не хочется, а придется. Движение его - в испытанном восточном направлении, теперь там живых аэродромов и резервных полос понатыкано видимо-невидимо, ради такого случая объявлена форменная мобилизация, на многих - радиомаяки с кодированным сигналом... Вот только антенну пока открывать нельзя. Хоть и прикрыта она радиопрозрачным колпаком, - а нельзя, сгорит с колпаком вместе.
И еще один момент, на который не рассчитывали: чуть ли ни главным прибором, на показания которого он ориентировался в своих действиях, оказался особый термометр, что указывал температуру критических участков корпуса и крыльев. И эти температуры были такие... Вся подлость ситуации состояла в том, что при более крутом спуске греешься сильнее, а при более пологом - дольше. Чисто интуитивно он несколько раз уменьшал угол атаки так, что машину подбрасывало кверху рикошетом, как пущенный по поверхности воды плоский камешек. Скорость - падала, а вот путь удлинялся, о чем с унылой добросовестностью, неустанно, непреклонно сообщала торчащая в четверти метра от его физиономии шкала вычислителя. Но "подлеты" все-таки раз от разу делались все ниже и короче. Когда скорость дошла до "обыкновенного" сверхзвука, у него несколько отлегло на сердце. Еще чуть-чуть, и он сбросил щит термостойкого обтекателя с антенны. Все. Теперь ожидание кончилось и в ближайшие минуты-секунды предстоит работать очень-очень поспешно. Куда там ловле блох. Вообще очень характерный вариант для авиации, о чем свидетельствует старая шутка: "Несколько часов скуки а потом несколько секунд нестерпимого ужаса".
– А чего мы, собственно, ожидали?
– Голос Мишина звучал тускло, как будто говоривший полностью утратил последние силы.
– Разогнавшись, исчез из виду. Потом вышел из зоны действия радаров по дистанции и высоте. Сообщить что-то такое после достижения полной скорости и утраты временной антенны ничего не мог. Все.
И прошло-то всего полчаса с момента последнего выхода пилота на связь, а никто уже ничего не ждал. Очевидно, по причине того, что ничего хорошего не ждали с самого начала. После слов Мишина оглушительная глупость всей затеи с пилотируемым полетом "крокодила" как-то окончательно дошла до всех, и люди только не могли взять в толк: что с ними со всеми случилось? Как можно было не видеть очевидного?
– Товарищи.
– Голос Чертка был высок и странен.
– Минуту назад получено сообщение. Амет-хан только что успешно приземлился на полосе под Акмолинском. Там аэродром толком не достроили, но полоса уже готова. Первым делом сообщил, что благополучно доставил двигатель на землю. А еще, что если бы не скафандр, разбил бы при посадке рожу, а так и она осталась цела.
После короткой паузы последовал взрыв оглушительного веселья, бурного и не имеющего какой-то направленности восторга, когда солидные люди, большинству из которых было за сорок, орали "Ура!" - и что-то уж вовсе бессвязное, обнимались и даже начали качать первых попавшихся под горячую руку. Чуть успокоившись, кинулись к рации - проверять. Оказалось, - точно. Проверили еще раз, начали сумбурные вопросы, но мудрый Семен Алексеевич стоял, подняв палец, как будто стараясь удержать ускользающую мысль.