Гномон
Шрифт:
Смит убит. Свидетель взломан, его работа значительно нарушена и, как следствие, нарушена работа всей Системы, потому что они неразделимы. Если машина перестала быть честным и непредвзятым наблюдателем, Система стала — на это время, в большей или меньшей степени — не идеальным государством, а идеальной тюрьмой, Паноптиконом, где заключенные должны всегда предполагать, что за ними наблюдают, и действовать исключительно в соответствии с волей властей. В большинстве случаев власть может изображать правосудие, но неполное правосудие — это бесконечное ожидание несправедливости. У Системы ровно столько глаз, сколько ей нужно, и Свидетель не смыкает век. Они повсеместны, близки, привычны и совершенны.
Тогда почему
Если Система и правда взломана, надежды нет. Но в ней зреет надежда. Надежда и что-то другое, более стойкое, стальное, — нечто, что никогда прежде ей не было нужно, она и не знала, что в ней это есть. Нечто неуместное для инспектора Свидетеля — непокорность.
Нейт понимает: вот-вот, сейчас — это ее великое дело. Дело, о котором должны молиться все детективы, То Самое. Здесь на чашу весов брошено все, что ей дорого, все можно выиграть или проиграть — и все зависит от ее решений и ума. Впервые она столкнулась с противником, который способен уничтожить не только частный, но и общий, абсолютный смысл работы.
Нейт принимает эту задачу. Даже если она не может выследить Лённрота, если Лённрот невидим, а Смита сожрала невозможная акула; если Свидетель смежил веки, а Диана Хантер смогла выстоять на допросе, — похоже, противники тоже не решаются или не хотят просто уничтожить ее, но они не могут и забыть о ее расследовании, назначить на дело своего сообщника. Значит, они здесь недавно, или их мало, в общем, они каким-то образом связаны по рукам и ногам, стреножены. А если так, их можно победить, выявить и отсечь, тогда Система заработает снова.
Чего хотела Диана Хантер? Чего от Дианы так хотел добиться Смит? Чего теперь хочет Лённрот, и почему Смита постигла столь ужасная смерть? Что такое «Огненный судья»? Кто они, эти люди со своими странными, нездешними заботами? Неужели жизнь показалась им слишком простой задачей?
Что, если Систему невозможно починить?
Что, если возможно, но потом снова будет можно взломать, и так далее, и так далее, и никогда нельзя будет уверенно сказать, живешь ты в раю или в аду? По определению: в аду.
На секунду она останавливается у лотка с орешками в карамели и большой канистрой глинтвейна; дешевое красное вино прежде было кислым, а теперь воняет горячим запахом молотой корицы. В узком зазоре между лотками притаился фургончик с кофе. Нейт касается своего терминала, чтобы запустить расчет, а потом снова идет, куда ноги несут, прихлебывая из стаканчика кофе. Она слишком быстро допивает — нарочно, чтобы последний глоток обжег горло. Нейт уже поняла, зачем пришла сюда.
Нужно купить кукольный домик.
Со спокойствием, которое кажется вечным, но, как правило, оказывается до странности временным, инспектор входит в сумрачно-веселенький трехэтажный торговый центр, первый этаж которого увешан патриотичными флажками. Он расположен всего в пяти минутах ходьбы от ее дома. По выходным она проходит мимо и люто ненавидит витрины: вязаные свитера и ярко-красные сумочки, игривые брелоки с полуодетыми девушками за рулем автобуса. Однажды, когда был нужен именно такой пошлый, строго лондонский подарок для коллеги из Манчестера, Нейт заставила себя войти — и вынесла шоколадные конфеты с изображением Тауэрского моста в пластиковом лотке — и тогда увидела, что на верхнем этаже предлагают чуть более качественные подарки-извинения для обиженных жен и забытых детей. Она пробирается между открытками
— Два по цене одного! — радостно сообщает девушка, когда Нейт проходит мимо.
Поднявшись по лестнице и проследовав по цветным стрелкам на полу, она оказывается в игрушечном отделе и рассматривает ассортимент. Фиолетовый пластик, розовый пластик и пурпурный пластик соревнуются за высокое звание самого омерзительного цвета, а с полок сверкают преувеличенно огромными глазами куклы. Нейт сразу отбрасывает все домики, которые слишком малы либо не дают полного доступа к внутренней части. Также не подходят современные — со встроенными камерами и подключением к сети. Наконец она подзывает изможденного консультанта и выдает ему список требований к домику, который тот исправно обрабатывает и предлагает ей на выбор два варианта. Простой белый деревянный домик, который бы она с радостью кому-то подарила, если бы у нее были знакомые дети, к сожалению, ровно вдвое дороже чудовищного «Fashion TV Studio Plus!», который тоже может служить столиком для макияжа и время от времени высказывается с грассирующим псевдоитальянским акцентом о том, как важно всегда выглядеть восхитительно.
— Я его возьму, — говорит Нейт и еще покупает светлую бумагу, коробку мягких карандашей и стальной планшетик с рельефным изображением головы Оливера Кромвеля на пике.
Консультант очень хочет ей продать вместо него люситовый, но по шкале твердости Мооса акриловое стекло получает не больше четырех, а сталь — от пяти до шести, на что инспектор вынуждена согласиться, пожалев, что их не делают из карбида вольфрама.
Она находит безлюдное кафе и покупает комплексный ланч в пластиковой коробке-бенто, он и на вкус кажется почти пластиковым. Не важно; это топливо, а она умирает от голода. Как жаль, что так получилось с Джонатаном Джонсом и его ньокки.
На то, чтобы собрать кукольный домик, у Нейт уходит больше времени, чем она ожидала, и задача оказалась не проще, а сложнее из-за того, что ей не нужны внутренние этажи и перегородки. Почти в самом конце ей приходится вернуться к началу, чтобы вытащить коробочку с динамиком и незаметно раздавить ее ногой, чтобы заткнулась. Тем не менее примерно через полчаса Нейт оказывается счастливой обладательницей настольной телестудии, состоящей из двух боковых стен и зеркала (зеленого экрана) в глубине, обрамленного матовыми лампочками так, как, по утверждению рекламной брошюрки, «принято в лучших модных салонах». Нейт прикидывает углы обзора в кафе, добавляет половину крыши (с маленьким прожектором, который освещает сцену внизу) и укладывает на место, где должна быть сцена, стальной планшет. Она затачивает карандаши и берет несколько пустых бланков, а потом замирает, осознав, что, по сути, выстроила крошечную копию дома Дианы Хантер для собственных целей: создала пространство, куда Свидетель — ни одним из тысяч своих глаз — не сможет заглянуть. Она сразу испытывает стыд, чувствует себя грязной. Хочется немедленно попросить прощения у машины. Нейт задумывается, какой тег присвоил бы этому действию Свидетель. Необычная вежливость? Или нечто другое, что привлекло бы внимание Пиппы Кин? Либо и то и другое?
Она спрашивает Свидетеля, сколько раз граждане просматривали ее лог с начала расследования. Слишком много. Сколько из них в городе? Опять. Сколько изнутри структуры Свидетеля и связанных с ним организаций? Единицы — среди прочих: Смит. Ей хочется запросить глубинный анализ, который использовал бы Смита как центральную точку, но нельзя ни полагаться на результат, ни надеяться на халатность тех, кого может выявить такой запрос. Нужно исходить из того, что любой подобный прямой запрос будет обнаружен.