Гностикос
Шрифт:
«Или четверо?»- спрашиваю я свое Я. И Оно безмолвствует.
Наступает тишина. А потом он задумчиво произносит, словно советуясь с кем-то:
- Ты права. Он так просто не отстанет. Он пойдет на шантаж. Нужно что-то предпринять.
- О чем ты говоришь? Какой шантаж?
Сейчас он во всем признается, думаю я. И мне не хочется это слышать.
-
«Ты еще и трус, - думаю я.
– Не догадываешься, кто лежит рядом с тобой? Тот, кого ты опасаешься, тот, кто знает о тебе все».
- Пожалуйста, давай спать,- говорю я.- Сегодня был ужасный день.
- Ужасный,- соглашается он.- Знаешь, я, наверное, начну курить. Потянуло.
Утро было обычным. Только теперь я делала все то, что пятнадцать лет по утрам наблюдала со стороны. А мой нынешний муж, который был вовсе мне не муж, и быть им не мог, изображал из себя меня прежнюю. Кто я? На работе тоже было все по-прежнему. Но только женщины меня не интересовали, а про мужчин я, как сказала Ахматова, знала все. Я сама была мужчиной сорок лет. Мне пришлось привыкнуть к новым ощущениям, ввести в свою психологию чуждые мне ритуалы, а в обиход – чуждые мне предметы. Тот самый портфель, кстати, я нашла в лаборатории и спрятала его, как прячут грязное белье неряшливые женщины. А в нашем доме это грязное белье теперь лежало повсюду. Мой муж обнаглел и уже ничего не боялся. Он был уверен, что никто ничего уже не докажет. Он стал курить, грубить и наслаждаться жизнью. От него теперь часто воняло вином и духами. Его измены не были для меня изменами по определению. Этот человек просто не мог изменить мне, как и случайный встречный на улице. Он и был для меня этим случайным встречным на улице. С портфелем и в мерзкой кепке. Тогда-то все и началось.
- Ты бы хоть соблюдал приличия, - сказала я ему однажды.
- А что мне остается?
– нагло заявил он.- Если ты не хочешь быть мне женой?
- Тебя дети видят.
-
Это ведь были не его дети.
- Тогда давай разведемся, - потребовала я.
- Я не хочу оставлять детей без отца.
И тут мое терпение лопнуло.
- Лжец! Это ведь не твои дети. Их родила я от самого себя!
- Как это?
- Думаешь, я ничего не знаю?
И тогда он меня понял и на мгновение смутился.
- Так ты все знаешь?- тут же он пришел в себя и нагло усмехнулся.
– Кто тебе поверит? Ты даже детям не можешь это рассказать. Ахилл, иди сюда. Мама тебе хочет что-то сказать.
Он издевался. И после этого стал совсем невыносим. А ночью мне приснился странный сон. Я видела высокую, узкую лестницу, с которой я сталкивала этого человека, и он катился вниз, складываясь пополам с какой-то металлической точностью. Он лежал на нижней площадке, и из этой бесформенной кучи торчала его рука, будто флаг на руинах. Я лежала в постели и думала. Как слепы женщины, когда они мужчины! Кого я убивала в этом сне? Самого себя, мужчину. Если можно слышать себя, если можно видеть себя, если можно говорить с собою, то можно и убить себя. Я должно это сделать. Я должно убить себя, чтобы стать Оно. Я долго думало об этом.
Недалеко от нашего дома был найден труп мужчины в кожаной кепке. Он был задушен. Галстуком. Нас спросили, не знаем ли мы этого человека. Мы с мужем дружно ответили:
- Нет!
После этого муж усмехнулся и подмигнул мне. Четыре человека участвовали в этой невероятной истории. Эпикурский и Харон мертвы. Остались двое. Платон и Диана.
Вечером Платон пришел пьяный и гордый. Уж не знаю, чем он гордился. Я подсыпала ему снотворное. Он лежал на нашей постели и безобразно храпел. А затем Я взяло подушку, накрыло его лицо и придавило. Он даже не проснулся. Платон умер от остановки сердца. Теперь Я могло написать «Камасутру души» и унести свою тайну в Оно.