Гобелены грез

Джеллис Роберта

Одрис медленно отошла от ткацкого станка и села на стул. Если бы ее картина могла предсказывать, то Одрис узнала бы, что завтра она уже не будет девственницей. Желание, возникшее у нее в паху, настойчиво возрастало. Она устроилась на стуле и вздохнула. Она теперь знала, что хотела Хью, так же как кобыла желала жеребца или олениха — оленя. Яркие сексуальные картины проносились в ее голове. Она трепетала от желания, сжимая руками тело, съеживаясь, чтобы защитить свои чувствительные соски от возбуждающего прикосновения сорочки. Но она не была ни кобылой, ни самкой оленя.

Даже тогда, когда она мысленно сравнивала Хью и его разбуженную мужественность с самцом, и кусала губы, страстно его желая, она сознавала, что должно быть еще что-то

большее, чем спаривание и расставание. Разве ее единорог был не более чем белым быком? Разве она хотела белого быка, который переходил от одной коровы к другой, бездумно и без сожаления? И все же, если ее единорог чист, должно ли ее желание оставаться неисполненным?

Мысли кружили у нее в голове, пока не были остановлены осторожным мягким прикосновением. Одрис вздрогнула. В комнате горели свечи. Фрита жестами показывала, что пора есть, и как бы спрашивала, принести ей еду сюда или она сама спустится вниз. Несколько мгновений Одрис колебалась, затем поднялась и поправила платье. Она не боялась, она не привыкла быть нерешительной или сомневаться в чем-то — ей нужен был ответ на вопрос! А она его так и не получила. Хотя Хью был с ней официально вежлив, выбирая ей лучшие блюда, разрезая и разрывая птицу на мелкие кусочки, которые он считал подходящими для юной леди, его разговор в основном был обращен только к сэру Оливеру. Он поведал несколько новостей, о которых узнал от Тарстена и хозяев того места, где они ночевали прошлой ночью. Кроме того, Хью вел общий разговор, который касался мужчин. Одрис сидела рядом с ним, напряженная, как тетива лука, но вскоре чуть не рассмеялась над собой. Единорог он или бык — какая разница? Она твердо знала, что этот человек умен, и какими бы ни были намерения Хью на следующий день, он не выдаст себя ее дяде и тете. Одрис видела, что те были очень довольны, и не могла не улыбнуться, когда тетя одобрительно кивнула ей, а улыбка означала, что она приняла одобрения Эдит. Одрис поняла, что Хью не только сам был примером пристойности, но без слов или взгляда заставлял и ее быть именно такой, какой она должна была быть в глазах дяди и тети.

Только после того как трапеза была закончена, руки вымыты и вытерты, Хью удостоил ее вниманием и заговорил о предложенной на завтра прогулке. Он встал, поклонился сэру Оливеру и Эдит:

— Прошу прощения, но мне бы хотелось добраться до постели — я очень устал.

И когда те оба выразили ему свое вежливое участие и одобрение, он повернулся к Одрис так, что ее дядя и тетя не видели его лица и тихо сказал:

— Я зайду к вам после службы, демуазель, если позволит погода. — И подмигнул ей.

Глава XII

Над рекой стлался легкий туман, который медленно поднимался в горы, когда Одрис, Хью и Фрита выехали из Джернейва. Тем не менее туман не был такой плотный, чтобы закрыть солнце и безоблачное небо. Он только придавал очарование пейзажу, смягчал остроконечные выступы гор, окрашивая в перламутр и опал свежую яркую зеленую листву деревьев и превращая утреннее щебетание птиц в неуемную симфонию.

Пораженные этой невообразимой красотой, Хью и Одрис молча выехали из замка и скакали через луга, где на сочной весенней траве паслось стадо Оливера Фермейна. Они еще не успели поговорить друг с другом, потому что, когда Хью возвращался с мессы из небольшой часовни, во дворе замка он встретил Одрис, одетую для верховой езды. Одрис завтракала с тетей и дядей. Хью был одет только в охотничью одежду: короткую, доходящую лишь до бедер домотканую шерстяную тунику и поверх ярко-красный плащ. Готовясь в поездку, он принес из комнаты свой щит и меч. Увидев эти приготовления, сэр Оливер пожал плечами. В действительности он думал, что оружие не понадобится, но решил не возражать. Фрита, нагруженная одеялами и мешками, ожидала у двери. Хью бросил на нее взгляд и удивленно поднял брови. Он ничего не сказал. Но, когда седлали лошадей и мула для Фриты на конюшне, спросил

Одрис:

— Зачем ты берешь служанку?

Одрис ответила:

— Для удобства и спокойствия дяди. Не обращай на нее внимания. Она предана мне, и, кроме того, она немая.

Хью с интересом посмотрел на Одрис. Казалось, он хотел что-то сказать ей, но промолчал и подумал: «Если так, тем лучше», — и понес щит и меч, чтобы закрепить их в седле. Больше Хью ничего не стал спрашивать. Так, молча, они проехали полпути, с восторгом наблюдая пробуждение природы. Окутанные туманом горы сверкали и переливались в ярких лучах утреннего солнца. Внезапно глубоко вздохнув, Хью сказал:

— Я люблю эту землю.

— Джернейв? — удивленно спросила Одрис. Хью обернулся и улыбнулся ей:

— Нет. Я имел в виду север. Южане говорят, она бедна и бесплодна. Знаю, что это так, но меня это не беспокоит. Это моя земля, и я рад жить на ней. Разве ты любишь только Джернейв?

— Я люблю горы и поля, — помедлив, ответила Одрис, впервые сначала подумав, прежде чем сказать. — Джернейв — единственное место, которое мне известно. Я не уверена, но думаю, мне безразлично, как называлось бы место, где я жила, Джернейв или еще как-то, лишь бы там были леса и высокие крутые скалы. И самое главное — возможность свободно бродить по ним. Я не такая, как мой дядя или Бруно. Для дяди Оливера Джернейв — это жизнь, вернее смысл его жизни, да и Бруно всей душой связан с Джернейвом.

— Да, это его родина, — угрюмо сказал Хью. — Ему не за что больше цепляться.

Одрис знала, что эти слова предназначались не только Бруно.

— А ты? — тихо, насколько позволял ее чистый голос, спросила она, желая, чтобы только он смог услышать ее сквозь топот копыт.

— У меня есть сэр Вальтер, который любит меня, а также приемный отец Тарстен.

Его ответ звучал твердо, но в нем Одрис почувствовала робость и неуверенность. Она раздумывала стоит ли продолжать начатый разговор, ведь можно причинить ему боль, но не продолжать нельзя было из опасения обидеть.

— Как ты попал под опеку к Тарстену? — спросила она и почувствовала, что, должно быть, он рассказывал эту историю уже много раз, и какой бы болью та ни была пронизана, она уже смягчалась от частых повторений.

Затронутая тема была не столь болезненной для Хью, как ожидала Одрис, потому что, в отличие от многих других подкидышей он знал: мать оставила его не по собственной воле. Бедная женщина находилась при смерти и вскоре умерла, но, как сказал ему Тарстен, она до последнего вздоха боролась за жизнь, за свое дитя. И Хью доверчиво поверил словам архиепископа.

— А разве нельзя было обнаружить и намека на то, кем была твоя мать из слов сестер, которые навещали ее? — спросила Одрис, когда он поведал ей свою историю.

Хью рассмеялся.

— По правде говоря, я был так занят другими делами, что ни разу не заглянул в пергамент, который дал мне Тарстен. Да и какая разница, кем была моя мать?

— Конечно, есть разница, — воскликнула Одрис. — Возможно живет где-нибудь старушка-мать, или брат, или сестра, которые любили ее и страдали, и плакали все эти годы, не зная, что с ней случилось. Бруно не живет рядом со мной и я об этом очень сожалею и постоянно боюсь, что не узнаю о его страданиях или даже смерти.

— О, Боже! — выдохнул Хью. — Я был эгоистом. Такая мысль не приходила мне в голову. Прости меня, Господи, за то, что впал в грех гордыни. Я думал, не стоит унижаться перед теми, кто ни разу не вспомнил обо мне и не послал хотя бы весточку, чтобы успокоить меня, рассказать о месте, где я родился. Хотя, возможно, они и не знали об этом, если моя мать скрывалась от позора…

— Почему позора? — строго спросила Одрис. — Возможно, есть много других причин, по которым женщина была вынуждена скрываться. Беззащитная, она могла так поступить, если у нее отняли замок или ее муж — бунтовщик. Как только у тебя появится возможность, ты должен тщательно изучить этот пергамент, а не думать…