Гобелены грез

Джеллис Роберта

Глаза Одрис, постепенно разгоревшиеся чистым и ярким внутренним светом, внезапно потускнели. Легко сказать: выйти замуж за Хью, но вот как это сделать… В голове Одрис мелькали мысли о возможности конфликта и его страшных и необратимых последствиях как для дяди, так и для будущего мужа, которые сменились вдруг яркой и красочной картиной — она и Фрита скачут верхом следом за Морелем по дороге, по обеим сторонам которой величаво колышутся деревья, шелестя кронами, покрытыми нежными весенними листочками. В душе Одрис воцарились мир и покой. Все правильно! Это вещее видение! Нет нужды молить сэра Оливера о разрешении на брак с Хью; все, что нужно, — втайне от всех добраться до Ратссона и не дать возможности Хью встретиться с дядей до тех пор, пока тот не примирится с неизбежностью.

С этой минуты Одрис начала готовиться к побегу. Вещая картинка накрепко запечатлелась в ее памяти, и она теперь знала, что напишет Хью, когда убедится в том, что не выкинет плод. В этом она, правда, не сомневалась уже сейчас, но действовать поспешно,

казалось ей, значило бы искушать судьбу, чего она вовсе не желала. Лучше подождать, думала Одрис, пока вернется Морель, тогда она и выложит Хью то, что задумала.

Следующая мысль Одрис была о дяде и тете — они ведь рассчитывают на ее помощь с гобеленами и соколиной охотой. Что касается последнего, тут многого и не требуется, сокольничий прекрасно знает ее методы обучения молодняка и, наверняка, и без нее отлично справится с задачей. Сложнее с гобеленами, но, если она, вместо того чтобы нежиться у очага, немедленно примется за работу, за те несколько месяцев, что осталось ей провести в Джернейве, будет соткано вполне достаточно великолепных ковров. Уже сейчас в ее голове сложились несколько сюжетов, достойных воспроизведения в гобеленах.

— Фрита, — сказала она, и голос был спокоен, как и ее сердце, — приготовь мой ткацкий станок.

* * *

Стоял погожий солнечный денек первой недели апреля, когда Одрис, верхом на лошади, и Фрита, верхом на муле, выскользнули из ворот Джернейва. Фрита дрожала от страха, а Одрис уронила несколько, всего лишь несколько слезинок. За последние несколько недель жизнь молодой женщины в замке заметно осложнилась, поэтому к радости, которую она испытывала, предвкушая скорое свидание с возлюбленным, примешивалось облегчение, поскольку не надо было больше маскировать признаки беременности, которые с каждым днем становились все более явственными. Она плакала потому, что понимала, какую обиду наносит дяде и тете внезапным отъездом в абсолютном от них секрете. Однако слез было немного, поскольку она питала больше надежд на то, что, выйдя замуж и родив ребенка, то есть тогда, когда ее связь с Хью станет неразрывной, она сможет приехать обратно, равно как и сэр Оливер с Эдит станут желанными гостями в Ратссоне.

Одрис оставила очень длинное письмо, над которым трудилась на протяжении всех пяти месяцев, остававшихся до отъезда, в котором объясняла, что и почему она делает. Специально для тети она подробно описала все припасы в кладовых и связки трав в сарае, начертила схему сада, на которой указала, где и что растет, и сообщила, какой из садовников знает об этом лучше других, а также отчиталась в иных возложенных на нее хозяйственных обязанностях. Не забыла она, разумеется, и о дяде — похвалила сокольничего и указала, какие из его питомцев подают особые надежды, а также перечислила все гобелены, которые соткала. В примечании к списку она просила дядю продавать не более чем по одному или два гобелена за один месяц, растягивая таким образом продажу всей партии на многие месяцы. В конце письма она написала следующее:

«Умоляю вас, поверьте, что я не хотела ни оскорбить вас, ни обидеть отъездом в такой секретности. Я боялась не вашего отказа, а напротив, того, что вы будете настаивать, чтобы Хью остался в Джернейве. В настоящее время ни он, ни я, к сожалению, не могли бы на это согласиться. Поместье, которое теперь принадлежит ему, находится в ужасном состоянии, и для его восстановления нужно приложить уйму труда и старания, для чего требуется неотступный хозяйский присмотр. Я же, поскольку люблю Хью, хочу быть с ним вместе, делить с супругом все тяготы его жизни и помогать ему по мере моих сил и умения. И я чувствую себя вправе следовать велению своего сердца потому, что знаю: Джернейв остается в надежных и чистых руках. Не сердитесь на меня, прошу вас, простите мне своенравность, как вы всегда это делали. Когда рожу ребенка, я обращусь снова к вам с мольбой о прощении, и если получу таковое, приеду с малышом просить вашего благословения».

Когда слезы на щеках Одрис высохли, она повернулась к Фрите и улыбнулась ей, чтобы ободрить.

— Не понимаю, почему ты ревешь, — сказала она. — Ведь это я, а не ты была здесь счастлива. — Приглядевшись к неистовой жестикуляции служанки, она улыбнулась снова. — Глупо так всего пугаться. Ты же много раз скиталась среди этих холмов и пустошей вместе со мною. Ну да, я помню, что шотландцы нападали на нас зимой, но король Стефан дал тогда им жару, и ты к тому же, прекрасно знаешь, что под Хексемом нас ждет Морель, а под Корбриджем встретит охрана, чтобы сопровождать нас в Ратссон.

Пальцы Фриты вновь взметнулись в воздух, нетерпеливо сплетаясь и расплетаясь. Одрис покачала головой и тихо вздохнула.

— Успокойся, ни со мной, ни с моим ребенком не случится ничего дурного.

Однако настроение ее испортилось, и всякое желание утешить служанку бесследно пропало. Вот опять она о том же, эта проблема регулярно всплывала в письмах, курсировавших между Ратссоном и Джернейвом, и Одрис, с тех пор, как впервые изложила Хью свой план, устала повторять одни и те же аргументы.

К счастью, Одрис предвидела реакцию Хью на известие о том, что он вскоре станет счастливым отцом, — трубить общий сбор, седлать коней и опрометью мчаться в Джернейв. Ее двусмысленное запрещение делать это и напоминание о гобелене, на котором изображен единорог, в клочья

разносящий Джернейв, укротили на время пыл возлюбленного, но на ее голову обрушился целый водопад писем, посвященных одной и той же теме — здоровью и безопасности ее и их ребенка; даже Ральф строчил длиннющие послания, умоляя больше есть и больше отдыхать, двигаться как можно осторожнее и избегать всего, что могло бы повредить ей и плоду. Одрис, вздохнув, подумала о простолюдинках, которые днями напролет гнули спину на полях, о тете Эдит, которая неутомимо таскала огромный живот, когда вынашивала последнюю дочь — ту самую малышку, которая умерла потом от чумы, как и было предсказано на первом из смертных гобеленов Одрис, — все они вплоть до самого разрешения от бремени работали, не покладая рук. Ошеломленная этой лавиной, она в ответах на первые письма ограничивалась умеренными протестами, затем писала нечто совершенно бессвязное и бессмысленное, пытаясь приструнить неуемных советчиков, наконец, перестала вообще обращать внимание на то, что считала типично мужским невежеством. Однако, подумала она с сердитой улыбкой, странно, что у бедной лошади Мореля не износились копыта, с такой частотой и скоростью носилась она из Джернейва в Ратссон и обратно. Правда, Одрис не могла признать, что настойчивое требование Хью ехать не иначе, как под охраной отряда хорошо вооруженных латников, имело веские причины. Хотя шотландцы были разбиты в пух и прах в конце ноября, вскоре после того, как король Стефан вернулся из Нормандии, и оказались отброшенными за пределы королевства, Южная Шотландия горела жаждой мести и реванша. Ходили слухи, что король Дэвид готовится к новому набегу, но ведь нет никаких оснований полагать, думала Одрис, что это случится именно сейчас, когда она скачет в Ратссон. Как и все прочие, шотландцы теперь по уши были заняты весенним севом. Вряд ли они тронутся с места, прежде чем зерно ляжет в землю, если шотландцы вообще, конечно, собираются воевать, но охрана от нападения мелких разбойничьих шаек, несомненно, требовалась, поскольку Ратссон располагался намного ближе к границе, чем Джернейв. Одрис зябко поежилась и попыталась сменить эту опасную тему размышлений на более приятную. Она вспомнила Мореля, который много раз и без всяких осложнений испытывал судьбу на дороге, связывавшей Джернейв с Ратссоном, и невольно улыбнулась. Так или иначе, результат этих многочисленных вояжей Мореля был налицо. Мало-помалу, одно за другим, основная часть ее гардероба, все драгоценности, гобелены с единорогом, мотки пряжи, готовые веретена и прочие ткацкие припасы переместились в Ратссон. Она, к сожалению, не смогла прихватить с собой ткацкий станок, но это ее меньше всего тревожило: собрать новый, руководствуясь ее указаниями, будет совсем не трудно. Сложнее представляется организовать прядение и окраску шерсти, потребуется время, чтобы подыскать более или менее опытную мастерицу или обучить смышленую девушку соответствующим премудростям.

Безмятежная радость, которую она испытывала всегда, когда думала о том, что может заниматься своим любимым делом в любом месте, куда бы не забросила ее судьба, омрачилась вдруг недоумением по поводу одного загадочного обстоятельства. По разработанному ею плану она собиралась отправиться точно на север по направлению к Ратссону, где у Адриановой стены ее должен был ждать Морель с отрядом охраны. Конечно, охрана, на которую она согласилась, не имела ничего общего с той свитой, которую предлагали послать Хью и Ральф. Они составили длиннющий, почти бесконечный список того, что должно было обеспечить ей наибольшую комфортность: повозка с периной и лекарем, конные носилки (опять же с лекарем), ручные носилки (Одрис вполне резонно возражала, что предпочитает спокойно ехать на собственной лошади, сызмальства приученной к иноходи, а не трястись в повозке и носилках, набивая синяки и шишки на каждом ухабе или повороте), множество женщин всех возрастов, которые должны были ей услуживать, а также… Одрис поймала себя на мысли, что не помнит, чем заканчивался тот безрассудный список. Она пожалела, что не сохранила его, чтобы посмеяться над Хью позже, когда он увидит, как легко переносит она тяготы путешествия, да и пергамент был безумно дорог, и они использовали в переписке одни и те же его свитки, каждый раз соскребывая и смывая прочитанные тексты.

Загадочным казалось и то, что Хью в самый последний момент, когда не было уже возможности отправить ответ, изменил кое-что в раз и навсегда согласованном, казалось бы, плане. Согласно последним инструкциям, она должна была встретиться с Морелем под Хексемом и вместе с ним двигаться по направлению к Корбриджу, где их и будет ждать отряд охраны. Однако тащиться в Хексем, а затем в Корбридж — значило дать крюк почти в три лиги, что казалось воистину странным, учитывая прежнее нежелание Хью позволить ей вообще ехать верхом. Дело даже не в том, что Одрис пугала излишняя езда, ее раздражало нытье Хью и Ральфа, а также неуемная тревога Фриты именно потому, что она чувствовала себя как нельзя лучше, исключая первые недели беременности, когда ее действительно мучили тошнота, слабость и уныние. Вынашивание плода не доставляло ей никаких забот, ее тело переполняла бившая через край энергия, а настроение было неизменно радостным и приподнятым. Одрис ударила лошадь пятками, пуская ее в легкий галоп, и устремила взгляд вперед, чтобы не видеть кислого лица Фриты и ее просительных жестов. Чем скорее доберутся они до Хексема, тем раньше разрешатся загадки — Морель, без сомнения, что-то знает об этом.