Год активного солнца

Панджикидзе Гурам Иванович

К счастью, ударил вокзальный колокол.

Поезд тронулся. Лязгнули буфера, словно вагоны наскочили друг на дружку, потом, набрав привычные обороты, весело застучали по рельсам колеса.

Внезапно дверь последнего купе распахнулась, и в коридоре вновь появилась спортивная пижама. Сигарета вызывающе торчала изо рта, рука непринужденно поигрывала спичечным коробком.

Слова примерзли к губам Нугзара. Не желая, чтобы пижамник стал свидетелем его унижения, он беспечно прислонился к дверям и как ни в чем не бывало уставился

на непрошеного соглядатая. Но сердце его разрывалось от бешенства. Он бы много отдал, чтобы хорошенько намять эти худые бока, кокетливо обтянутые олимпийской пижамой.

Было очевидно, что пижамник подглядывает за девушкой. И на что могла надеяться эта старая образина с огромными горячечными глазами? Но, видно, жгучее любопытство зеваки не давало ему покоя. Непринужденная поза Нугзара пришлась ему явно не по вкусу, и, смяв сигарету, он с оскорбленным видом удалился в купе.

Нугзар некоторое время смотрел на энергично закрытую дверь купе, а потом вновь повернулся к девушке.

«Я очень прошу вас устроиться на моем месте. Чтобы вы не ощущали неловкости, я и своего товарища попрошу выйти в коридор».

Нана Джандиери почувствовала, что с парня как рукой сняло былое самодовольство. Заслышав его дрожащий голос, она едва не прыснула, но, испугавшись, что смех ее будет неправильно истолкован, сдержалась.

«Умоляю вас, оставьте меня в покое!»

Это было сказано с такой непререкаемой требовательностью, что слово «умоляю» потеряло всякий смысл.

Усталость взяла свое, и я даже не заметил, как уснул.

Жара по-прежнему донимает меня, особенно когда поезд останавливается.

Я ворочаюсь, но сон удивительно цепок. Откуда-то издалека доносятся лязг буферов и грохот тормозных колодок. Потом кто-то приглушенно постукивает молотком по колесам, видимо проверяя их. Потом вокзальный колокол и протяжный свисток. Лихорадочная судорога волной пробегает по вагонам.

А вот уже ветерок вновь освежает пылающую голову, приятно охлаждает грудь и треплет волосы.

Нану Джандиери я увижу через двадцать минут. Она уже в моем купе и преспокойно спит на нижней полке. Мой сосед, плоскую лысину которого я мельком увидел перед отходом поезда, вышел в Гори. Проводница не мешкая устроила девушку, едва не валившуюся с ног от долгого стояния, на освободившееся место.

Осталось пятнадцать минут.

Бессвязный сон проскакивает перед моими глазами, как склеенные наудачу кадры разных кинолент.

Десять минут.

Шесть.

Одна…

Еще не разлепив как следует век, я шарю рукой в поисках сигарет. И не могу их найти. Я сажусь на полке и ищу сигареты в брючных карманах. Потом вспоминаю, что положил их на сетку для полотенца.

Пепельный рассвет пролился в окно. В купе едва мерцает синяя лампочка.

Я выпускаю дым в окно и застываю в изумлении. Потом протираю глаза. На нижней полке спит изумительно красивая девушка. Темные волосы

веером рассыпались по подушке. Нежная линия загорелой щеки подчеркивается белизной подушки. Сквозь слегка приоткрытые пухлые губы виднеются белоснежные ровные зубы.

Я долго не могу отвести глаз от неожиданного видения. Чувствую, как душа переполняется нежностью. Я швыряю окурок в окно и, боясь разбудить девушку, осторожно одеваюсь. Потом вытаскиваю из спортивной сумки электробритву и с предосторожностями спускаюсь вниз.

Девушка легла в постель не раздеваясь. Лишь босоножки пристроились у столика.

Стараясь не шуметь, открываю дверцу в умывальник, гладко выбриваю щеки, умываюсь и тщательно причесываюсь. От беспокойного и краткого сна глаза припухли и покраснели. Немудрено, ведь я спал от силы часа три.

Я тихо поворачиваю ручку, еще раз окидываю взглядом свое отражение в зеркале и на цыпочках возвращаюсь в купе. Боясь дохнуть, я прикрываю дверь и незаметно поворачиваю голову к девушке. И едва не роняю на пол электробритву. Девушка сидит на постели, обхватив колени руками, и без всякого выражения смотрит на меня.

— Извините, я, кажется, разбудил вас?

Слабая улыбка мелькнула на ее губах.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

Я кладу бритву в сумку и смотрю на часы.

— Который час?

— Пять минут седьмого!

Пауза.

Я не знаю, что делать.

Вдруг вспоминаю о спасительных сигаретах.

— Не желаете ли?

— Спасибо. Я не курю.

Я возвращаю сигарету в коробку.

— Курите, пожалуйста. Мне это не помешает.

У нее приятный мелодичный голос. Я опускаюсь в кресло, все еще не решаясь закурить.

— Можно задать вам один вопрос?

Девушка улыбнулась в знак согласия.

— Когда и как вы оказались здесь?

Улыбка на лице девушки быстро погасла. В глазах появилось напряженно-отчужденное выражение, и вся ее фигура словно подобралась.

— Ваш спутник вышел в Гори. Вот я и заняла его место.

Молчание.

Я терзаю в пальцах сигарету.

— Вы сели в Гори?

— Вы, кажется, собирались задать всего один вопрос?

В голосе девушки появился ледок.

И опять молчание.

Загорелые руки крепко обнимают колени, обтянутые джинсами. Голубая кофта без рукавов плотно облегает нежную спину.

— Не буду вам мешать. Вы, видно, устали. До Тбилиси еще можно выспаться.

Я встаю и открываю дверь в коридор. Чувствую, как девушка провожает меня взглядом. В коридоре безлюдно. Я подхожу к окну и, облокотившись на раму, смотрю на бегущую цепь гор.

Между нами теперь одна тоненькая дверца. Что она там делает и о чем думает? Наверное, сидит по-прежнему, обхватив колени руками. Интересно, сколько ей лет? На вид двадцать три — двадцать четыре. Я отвечаю на собственные вопросы и чувствую, что перестаю принадлежать себе.