Год активного солнца
Шрифт:
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Сценарий обсуждали в кабинете главного редактора. Перед тем как собраться сотрудникам, Мирон Алавидзе включил оба телевизора и, подперев голову руками, переводил внимательный взгляд с одного экрана на другой. Когда все заняли свои места, он выключил телевизоры, и обсуждение началось. В кабинете у каждого было свое место, старшие редакторы рассаживались за длинным столом, а просто редакторы — на стульях вдоль стены и на диване. Отар Нижарадзе всегда устраивался в углу между шкафом и телевизором. Поначалу Алавидзе много раз приглашал Отара занять
И на сей раз он неожиданно обратился к Отару.
— Товарищ Нижарадзе, пожалуйте за стол!
— У меня имя есть, батоно Мирон! — спокойно отозвался Отар, кладя ногу на ногу.
Главный редактор смешался и побагровел от возмущения.
— Вот именно, попрошу вас к столу, товарищ…
— Отар! — подсказал кто-то.
— Именно, прошу вас, товарищ Отар!
— Не беспокойтесь, батоно Мирон, мне и здесь неплохо.
Алавидзе чуть не взорвался, но сдержал себя, надел очки, приготовил карандаш и посмотрел на сотрудников:
— Надеюсь, все прочли сценарий, подлежащий обсуждению…
— Прочли! — громко ответили одни, другие просто кивнули.
— Вам понравился, не правда ли?
— Давно у нас не было такого сценария! — сказала девушка с выщипанными бровями на загорелом до шоколадного цвета лице.
Вид этой девушки вызывал у Отара ироническую усмешку, хотя он совершенно спокойно относился к ее вздорным выступлениям. А эта девица, как признавался сам Отар, потешала его тремя «пунктиками» — ветреностью, бестолковостью и претенциозностью.
Отар Нижарадзе давно заметил, что во время обсуждения сценариев у главного редактора активней всех выступали бездари. Они говорили высокопарно, витиевато и пылко. Временами глаза их вспыхивали от искреннего восторга. Сравнительно умные люди редко ввязывались в спор, Отар же никогда не высказывал своего мнения, понимая всю бесполезность говорильни в кабинете Алавидзе. Толочь воду в ступе не было желания. Если главный редактор настаивал, чтобы он высказался, Отар говорил, что на ум придет. Его выступления были ироничны, содержали скрытый смысл. Все хорошо знали об этом и слушали его с особым вниманием. Зато главный редактор не выносил Отара Нижарадзе. Несколько раз он жаловался директору, прося избавить его от «нахала», но всякий раз в ответ слышал, что Нижарадзе самый талантливый в отделе и его необходимо использовать в полной мере.
Мирон Алавидзе знал, что Нижарадзе пишет рассказы, даже читал в журналах некоторые из них. Знал и то, что рассказы тепло встречены критикой. Ему же они не нравились, но об этом он никому не говорил и делал вид, будто только краем уха слышал о причастности Нижарадзе к литературе, словно хотел уязвить молодого сотрудника своим равнодушием. Однако Отара нисколько не интересовало и не беспокоило мнение главного редактора о его произведениях.
Инициативу, как обычно, захватила в свои руки загорелая девушка.
— Какие пассажи, какие символы! — тараторила она. — Особенно примечателен и многозначителен эпизод, когда дети ставят в жерло брошенной на берегу моря пушки букет полевых цветов, а сами бегут купаться…
Главный редактор был в восторге от сценария. Поэтому он с нескрываемым удовольствием слушал сотрудницу и удовлетворенно выводил на листе бумаги какие-то узоры.
— Главное даже не в этом, — прервал он вдруг выступающую, — главное
Мирон Алавидзе был так возбужден, точно верил в сиюминутный взрыв. Он обвел глазами сотрудников и остановил взгляд на Отаре Нижарадзе. Тот сидел все так же невозмутимо. Невозмутимо и безразлично. В руке он вертел сигарету.
«Только бы закурил, больше мне ничего не надо, только бы закурил, я ему покажу», — зло подумал Алавидзе, в упор глядя на Отара.
Отар и не собирался закуривать. Он безмятежно крутил сигарету.
— Да. — Главный редактор вернулся к прерванной мысли и отвел взгляд от Нижарадзе, в надежде, что тот закурит. — Весь упор следует перенести на этот момент. В конце, когда напряжение достигнет кульминации, дети спокойно разберут снаряд и поставят в него букет полевых цветов. Неожиданный и символический финал — дети превращают снаряд в цветочницу.
Произнося последние слова, главный редактор покосился на Нижарадзе, сидевшего сбоку. Потом вдруг повернулся и впился в него взглядом. Отар так и не закурил, мало того — вынул пачку и сунул туда сигарету.
Обманувшись в своих ожиданиях, главный редактор опустился в кресло и надел очки. Возбуждение и пыл улеглись. Утомленный и безучастный, сидел он в кресле, не спуская глаз с Отара.
— Каково ваше мнение, товарищ Отар, вам нравится сценарий?
Отар лениво встал со стула, скрестил на груди руки и патетически начал:
— Не стану скрывать, батоно Мирон, я давно не получал такого удовольствия.
Мирон Алавидзе был человек отходчивый, слова старшего редактора умилили его. Он снял очки, протер глаза платком, удобно устроился в кресле и благодарно посмотрел на Отара. Сейчас он был готов все простить строптивому молодому человеку, даже курение в кабинете.
— Вы абсолютно правы, батоно Мирон. Автор сценария средствами кинематографии и остроумной символикой сумел добиться напряжения и динамичности. Когда я читал сценарий, у меня родилась одна мысль, которая четко оформилась после вашего выступления. Может быть, она привлечет ваше внимание…
«Какой чудесный и талантливый парень, если бы только не был таким странным», — подумал главный редактор и, довольный, называл сейчас странным то, что в другое время считал наглым и безобразным. Алавидзе хотелось показать старшему редактору, с каким вниманием он прислушивается к его словам. Склонив голову, он подпер рукой подбородок.
— В сценарии представлены миролюбивые дети. Убедительно раскрыты их стремления, чистота их нежных душ. Но на свете есть и другие дети, воспитанные в милитаристском духе. Может быть, стоит рассматривать этот сценарий как первую серию фильма. Или первую часть, что в общем одно и то же. Пригласим сценариста и закажем ему вторую серию или часть. Если в первой серии или части дети находят снаряд и превращают его в вазу, то во второй серии или части воспитанная в духе милитаризма детвора находит вазу и изготовляет из нее снаряд.