Год дракона
Шрифт:
Пока в детдоме был Максик, это придавало мне сил. Я ощущал себя старшим братом, который должен нести ответственность за младшего. Мне хотелось, чтобы Вовка мог гордиться мной, чтобы он, когда ему все-таки разрешат взять опеку над нами, сказал бы мне: «Молодец, Женька! Ты отлично справился!» Я слышал в голове его голос и старался вовсю.
Впрочем, заботиться о Максике было несложно: мы держались вместе, чтобы нас не обижали. Правда, вовсе избежать покушений нам так и не удалось: у мелкого украли игрушки. Такие же первоклашки, как и он, которые выросли в детдоме и не видели ничего лучше поломанных игрушек, уцелевших от старших товарищей. Максик же был обладателем шикарного водяного пистолета, набора солдатиков, у которых двигались руки и поворачивались
Я, собственно, тоже никогда не был гением сыска. Я даже не знал, с какой стороны подступиться к решению этой проблемы, поэтому просто поймал самого задиристого младшеклассника и пообещал ему мучительную смерть, если воры не вернут вещи моему брату. Я лишь хотел напугать его и пытался выглядеть грозным, но в глубине души понимал, что Максику придется проститься и с водяным пистолетом, и с солдатиками, и с машинками.
Однако случилось чудо: задира после уроков в школе распил с местными дружками какую-то бормотуху. То ли его друзья оказались более выносливыми, то ли здоровье парня уже было чем-то подточено, только через час его увезли на скорой в реанимацию. По детдому поползли слухи, что его отравил я. Меня стали обходить стороной, а в тумбочке Максика чудесным образом объявились все его исчезнувшие игрушки.
И как раз в тот момент, когда нам с братом только-только удалось добиться перемирия и некоторой стабильности, из Тихвина приехала тетя Оля – папина сестра. Она была ласкова с нами, даже чересчур ласкова: обещала нас усыновить и увезти в Ленинградскую область. Я не очень обрадовался этому факту. Не то чтобы я не хотел покидать детдом – очень хотел! Но закон о тайне усыновления не давал мне покоя. Я боялся, что Вовке не скажут, где мы. Страх потерять брата был сильнее желания вырваться из детдома. Впрочем, пока я боялся потерять старшего брата, я потерял младшего. Тетя Оля, которая с таким жаром рассказывала нам про разводные мосты и Неву и обещала показать Финский залив и Петергоф, усыновила только Максика. Может, я был чрезмерно молчалив или показался тете Оле слишком грубым, но я не мог быть общительным и милым, когда в моей жизни произошло еще одно грустное событие: в конце ноября Вовку призвали в армию. И хоть он писал письма каждую неделю или две, эти послания лишь подчеркивали то расстояние, которое пролегло между нами.
В марте судьба разделила нас с Максиком, и я понял, что это если не навсегда, то очень надолго. Наступило самое тяжелое время для меня. Я лишился единственной родной души в этом мире, который с каждым днем становился все враждебнее. Только рядом с младшим братом мое внутреннее напряжение ослабевало и наступало нечто вроде временного и зыбкого душевного комфорта. Только с ним я мог делиться самым сокровенным – фантазиями о том, как Вовка заберет нас из детдома. Чем ярче я рисовал брату картину нашего будущего, тем сильнее верил в него и тем ближе мне становился Максик.
Но в марте я остался один. Младший брат укатил в далекий и неизвестный Тихвин, а старший отправился в не менее далекую и пугающую Чечню. И только его короткие, на пол-листа, письма, коих у меня набралась целая обувная коробка, тянули ко мне непрочные нити, напоминающие подвесные мосты туземцев Полинезии.
Вовка писал, что я должен быть стойким.
Именно тогда я понял, что силы надо экономить. Надо распределить их так, чтобы продержаться два с половиной года – с запасом, ведь оформление документов требует времени. Чтобы как-то скоротать этот срок, я пытался наладить контакт с Максиком. Я хотел позвонить или написать ему, но директор детдома так и не дал мне ни адреса, ни телефона тети Оли. Я надеялся, что брат сообразит написать мне, но голова у него была бестолковая. К тому же он был увлекающейся натурой: смена обстановки, новая школа, новые друзья, новая семья могли вытеснить из его мыслей и меня, и тем более Вовку. Мне было обидно, что мелкий бросил меня, едва его жизнь наладилась. Но глубокого в душе я понимал, что он всего лишь маленький мальчик, который, даже захоти он этого, не смог бы преломить ход событий.
Мне оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Слава отравителя быстро померкла, и я стал обыкновенным сиротой, у которого сильные отбирали все вкусное и красивое. Я не был готов драться за каждый кусок шоколада, как непременно делал бы Максик. Вместо этого я избрал другую тактику – затаиться. Она нужна была мне, чтобы выжить среди жестоких детей, обозленных и обиженных на свою долю. Она нужна была мне, чтобы осуществить мой запасной план – побег. Дело в том, что я, наученный горьким опытом, опасался, что Вовке снова не разрешат взять надо мной опеку, поэтому я готовился сбежать из приюта.
Желание это усилилось по прошествии двух лет, когда после окончания срочной службы в воздушно-десантных войсках Вовка остался еще на два года служить по контракту. Он сам написал мне об этом, мотивируя свое решение тем, что ему надо заработать денег на наше проживание. Когда я узнал об этом, я чуть не заболел. Да, эта новость меня сильно подкосила, но я убедил себя, что смогу выдержать и этот срок. И я держался. Я, как мог, ассимилировал с этой ужасной жизнью, притворялся и хитрил, чтобы не выдать себя раньше времени. Я ждал брата из армии так, как ни одна девчонка никогда не ждала своего парня. Я считал дни и распределял силы, чтобы дотерпеть до того момента, когда брат приедет и заберет меня из детдома.
Среди сирот не было принято хорошо учиться. Скажем прямо, большинству воспитанников это было просто не по силам, поэтому умников здесь не любили и всячески над ними издевались. Я не хотел тратить силы на противостояние старшим товарищам, я прикидывался тихим троечником, чтобы меня не трогали. Это прикрытие помогало мне разрабатывать план побега. Я с жадностью прочитывал учебники по географии и биологии, но у доски мямлил что-то невразумительное. Я быстрее всех решал задачи по алгебре и физике, но сдавал листок с контрольной самым последним. Чтобы мне не ставили пятерок, я намеренно допускал ошибку в решении, а черновик сжигал, чтобы никто не вычислил мой хитрый маневр. Если ошибку допустить было нельзя, то я сдавал листок с одним невыполненным заданием. Учителя жалели меня: парень вроде бы соображает, но какой-то невнимательный и медлительный. Тройка стала моей основной оценкой, изредка дневник разбавляли четверки. От единственной пятерки по геометрии меня чуть удар не хватил, но бить меня не стали, посчитав такую оценку недоразумением.
Я раздобыл карту нашей области и, когда приходила моя очередь мыть туалет (а только в этом случае я мог остаться наедине, зная, что никто меня не потревожит), изучал ее подробнейшим образом: дороги, населенные пункты, леса и поля. Идти домой мне было нельзя: когда меня хватятся, то будут искать в первую очередь в деревне. Я намеревался податься в областной центр: там проще затеряться и больше шансов выжить. Я уже разработал себе маршрут, продумал, где буду ночевать и чем питаться. Я с особой тщательностью изучал местные ядовитые и съедобные ягоды и грибы, поскольку последние должны были стать моей основной пищей.