Год французов

Фланаган Томас

Все восстание было поэмой, думалось мне. Зыбкой, как сон.

22

УЭКСФОРД И УСАДЬБА МУР-ХОЛЛ, НАЧАЛО ОКТЯБРЯ

В октябре заключенного Джона Мура под кавалерийским конвоем перевели в Уотерфордскую тюрьму, на юг Ирландии. Уотерфорд стоит на побережье, окна камеры выходили на юг, на юге — Испания. Но Джону так и не довелось подняться с койки и посмотреть из окна на город, на большой причал, на море. Из Каслбара он привез чек на тысячу фунтов стерлингов и тюремную лихорадку — на щеках его

полыхал нездорово-яркий румянец. Через неделю состояние его ухудшилось настолько, что его перевели в комнату в таверне «Королевский дуб», где он и скончался девятнадцатого числа.

Получив известие об ухудшившемся здоровье брата, Джордж поспешил в Уотерфорд, но приехал слишком поздно. Он постоял над телом. На лице Джона резко обозначились скулы, проступила светлая щетина. Глаза закрыты, а вот рот чуть приоткрылся, и лицо сделалось бессмысленным и безучастным. Джордж присел подле брата, потом спустился вниз, в пивную, — там его дожидался полковник Гаррисон, командир уотерфордского гарнизона.

— Какое несчастье, господин Мур! Здесь ему были предоставлены все удобства, и, разумеется, он получал должный уход от нашего полкового хирурга. У вашего брата открылось кровотечение. Надежды на выздоровление не было ни малейшей.

Мур кивнул.

— Он был в сознании?

— Почти до конца. Правда, когда я его навестил, он бредил. Вы же понимаете, лихорадка!

— Да, конечно, — ответил Мур, — он давно уже бредил.

— Тяжко ему, бедняге, пришлось, — продолжал Гаррисон, — хотя мы к нему совсем не как к узнику относились.

— Весьма обязан вам за внимание к Джону, — проронил Мур.

— Мейо — край неблизкий. Трудно вам будет его везти. Там небось бездорожье?

— Джона похоронят здесь, — ответил Мур, — в Уотерфорде.

Гаррисон в замешательстве кашлянул. Не привык он с такими чопорными и надменными господами говорить. Он ожидал обычного провинциального дворянчика-мужлана, который зальется слезами.

— В этом страшном деле не один он из благородных замешан, — наконец сказал он. — И из Уэксфорда дворяне были. Люди состоятельные.

— Да, я знаю, — кивнул Мур.

— Может, желаете поговорить с пастором?

— Вы хотите сказать — со святым отцом? Муры из Мейо всегда исповедовали католичество.

— Простите, не знал, — пробормотал Гаррисон. — Иначе мы бы пригласили католического священника. Но брат ваш бредил. Какая ему была разница?

— Думаю, существенная, — вставил Мур. — О похоронах я позабочусь сам. Весьма признателен вам за внимание. Весьма признателен. — Он поправил шляпу, натянул перчатки.

Гаррисон вышел проводить его на улицу.

— Если я в состоянии чем помочь…

Мур повернулся к нему. С продолговатого бледного лица глаза его смотрели холодно, губы тронула гордая усмешка.

— Боюсь, мы и без того злоупотребили вашей любезностью.

Гаррисон отвернулся от леденящего взора спокойных голубых глаз. И так-то не по себе: привезли на его голову из Каслбара брата этого дворянина, посадили, как обычного преступника, за решетку. И сейчас, вместо

того чтоб войти в его, Гаррисона, положение, этот господин каждым словом точно оплеуху отвешивает. Ох уж этот лондонский изыск!

— Личных вещей при нем не было, — заговорил он. — Лишь банковский чек…

— Знаю, — перебил его Мур. — Я все улажу сам.

Они дошли до конца улицы, до причала, у которого, слегка покачиваясь, стояло на якоре судно.

— Британское, — определил Гаррисон. — В Сантандер идет, в Испанию.

— Мы с братом родились в Испании. И я надеялся, что ему, быть может… — Он тряхнул головой. — Прощайте, полковник.

Да, презанятный господин.

Скоротав ночь в деревушке на реке Барроу, Джордж Мур тронулся в Мейо. День выдался пасмурный, но безветренный. Дорога шла лугами и невысокими холмами. Занять себя было нечем, и Мур смотрел окрест. Ни книг, ни бумаги он с собой не захватил. Близ усадьбы Эджуортаун погода переменилась — в экипаж упали первые капли дождя. Глупец и педант, этот коротышка Эджуорт. В голове не мозги, а шестеренки от часов. Часы… «Личных вещей при нем не было». Даже карманных часов. Мур сидел скрестив ноги, положив руки на колени. Успеет еще переправить Джона в родные края. Теперь это привлекло бы внимание всей округи, еще бы: господский сынок, связался с мятежной чернью, заболел в темнице и умер.

Дождь припустил сильнее. В туманной дымке скрылись холмы. Какое проклятье удерживает нас здесь, не пускает в солнечные оливковые рощи Испании или в забитый книгами особняк на Темзе. На реку выходят окна веранды, на столе медные кувшины, полные хризантем.

— Джордж, тебе непременно нужно с ними познакомиться. Они прекрасные люди. Том Эммет музыкант, представляешь? У него под Дублинскими холмами в Ратфарнаме домик. Они с Тоном играют дуэтом. На спинете и флейте. Ах, как проникновенно Тон играет на флейте!

— Неужто? Поистине, очень одаренный человек.

— А какое у него любящее сердце! Он пригласил Рассела и меня пообедать в кругу его семьи. В детях он просто души не чает.

— О его любящем сердце я наслышан от его же приятеля Нокса. Похоже, госпоже Тон всей этой любви не вместить. Ее хватило и для госпожи Мартин.

— Неправда, — возразил Джон. — Как бы там ни было, тебе в последнюю очередь судить его, мне-то хорошо известно, как сам ты жил в Лондоне. И отцу известно. Чего уж там, Джордж. Мы ведь с тобой взрослые люди.

Сколько же в ту пору было лет Джону? Девятнадцать? Двадцать? Взрослые люди.

— Мне с ним трудно тягаться. Его любвеобильного сердца на весь наш народ хватит, да и на всю страну тоже. Дурной, однако, у него вкус.

— Джордж, ты ведь тоже ирландец. Как и я.

— Разве мы ирландцы? А может, англичане? Или испанцы? Я никогда толком не знал. Нет, скорее, все же англичане. Мне лучше всего живется в Лондоне. Там у меня друзья.

— Бэрк, Шеридан. Это они себя англичанами считают? Но настоящих англичан не проведешь.