Год короля Джавана
Шрифт:
— Закройте глаза, архиепископ, — приказал он негромко, одновременно протягивая свой подсвечник Райсу-Майклу. — Закройте глаза и слушайте, что я вам скажу. Вы не можете мне сопротивляться.
Хьюберт безвольно повиновался. Райс-Майкл взял второй подсвечник и передал Ориэлю, чтобы тот поставил его на столик у кровати. И у принца, и у Целителя глаза расширились от изумления. Джаван, с яростно колотящимся сердцем, протянул свободную руку, чтобы подхватить дароносицу… и лишь в этот миг осознал истинную силу и могущество этого священного предмета, — и понял также, что всему, что он сделает сегодня,
Джаван содрогнулся, когда до конца осознал это. В его душе не было и мысли о святотатстве, о неуважении к святыням; он всего лишь мечтал, чтобы брат его получил причастие так, как того желал, из тех рук, которые он уважает, а этого никак нельзя было сказать о Хьюберте. Надеясь, что Господь поймет и простит его, Джаван взял дароносицу у архиепископа и поставил ее на столик у постели, затем провел Хьюберта на другой конец комнаты и усадил на табурет, заскрипевший под весом прелата.
— Мой брат сейчас примет последнее причастие, архиепископ, — произнес он негромко, уверенно касаясь потного лба Хьюберта. — Но не из ваших рук. Пока я еще не сложил с себя монашеских обетов и потому имею право предложить ему этот дар. Вы же останетесь сидеть здесь с закрытыми глазами, вы не скажете и не сделаете ничего, и не будете ни о чем помнить. Засните поглубже; вы ничего не услышите, пока я не окликну вас по имени. То, что произойдет здесь сейчас, навсегда изгладится из вашей памяти.
Архиепископ даже принялся похрапывать, настолько глубок оказался его сон. Когда Джаван вернулся к постели брата, Ориэль взирал на него в изумлении, а Райс-Майкл — испуганно.
— Ориэль, пожалуйста, усади его, — прошептал Джаван и подхватил дароносицу.
Нежно, очень бережно Ориэль вновь повернул Алроя на спину, затем подхватил его за плечи и приподнял. Дыхание Алроя изменилось, когда Целитель повернул его; теперь оно вырывалось с влажным хрипом и присвистом. Ориэль прижал его к себе и правой рукой коснулся груди.
— Вернитесь теперь к нам, Алрой, — прошептал он королю на ухо, одновременно помогая ему вернуться в сознание и усиливая контроль над болью и теми рефлексами, что отвечали за приступы кашля.
Черные ресницы тотчас затрепетали, и серые глаза, открывшись, не выказали никаких признаков боли, хотя на несколько мгновений еще оставались сонными, — но затем сфокусировались на чаше в руке Джавана. Король удивленно заморгал, затем перевел взгляд на того, кто держал чашу.
— Святые Дары, — в восхищении пробормотал он. — Но что скажет Хьюберт…
— Забудь о Хьюберте, — вымолвил Джаван в ответ, качая головой. — Если уж ты не желал получить причастия от него, то должен принять его от меня. Сейчас.
Алрой кивнул, с трудом сглотнув, и серые глаза налились слезами. Джаван склонил голову над чашей, которую держал в руках и припомнил слова, которые так часто слышал в Arx Fidei, когда ухаживал за умирающими.
— О Господь Сил, Отец наш небесный, — начал он, переводя с латыни, чтобы Алрой лучше понимал слова молитвы, — молим тебя ныне избавить верного слугу твоего Алроя от всякого зла и укрепить его хлебом жизни, плотью Господа нашего Иисуса Христа, что живет и царствует
— Аминь, — приглушенно отозвались Райс-Майкл, Ориэль и Алрой.
С дрожащими руками Джаван снял покров с дароносицы и отложил его на столик у кровати. Никогда прежде ему никому не доводилось давать последнее причастие, но он не раз видел, как священники делали это и теперь мог все повторить в точности. С почтением взяв гостию из золотой чаши, он поднял ее повыше, чтобы мог видеть Алрой.
— Ессе Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, — произнес он вполголоса, вновь переходя на положенную латынь. — Се Агнец Божий, что принял на себя грехи мира.
— Domine, non sum dignus… — шепотом отозвался Алрой, и остальные повторили хором за ним. — Господи, я недостоин Твоего присутствия под моей крышей. Произнеси лишь слово, и душа моя будет исцелена…
С этими словами Джаван начертал знак креста над братом и вспомнил другую молитву, с почтением поднося гостию к устам брата.
— Прими, брат мой, эту пищу на твою дорогу, тело Господа нашего Иисуса Христа, и да сохранит Он тебя от всякого зла и приведет к жизни вечной. Аминь.
— Аминь, — прошептал Алрой, закрыл глаза и с трудом сглотнул.
— Джаван, — выдохнул он затем, прежде чем брат успел закрыть чашу. — И еще об одном я попрошу тебя…
— Да, что такое?
— А можно ли… чтобы вы с Райсемом и Ориэлем тоже приняли причастие. — Он слабо закашлялся. — Я знаю, что никто не может отправиться со мной… в этот последний путь, но… хотя бы часть дороги вы сможете проделать со мной?
Тронутый до глубины души, ибо он не ожидал подобной просьбы, Джаван склонил голову над золотой чашей, давая время и другим и себе приготовиться к принятию Святых Даров, а затем должным образом дал всем причастие. Закрывая дароносицу, он почти ничего не видел сквозь слезы, а когда вернул сосуд на столик у кровати, Алрой наконец зашелся в приступе давно сдерживаемого кашля.
Король вновь повалился набок, и даже когда Ориэль сумел побороть приступ, дышал он с огромным трудом. Тряпица, которую он прижимал ко рту, была вся в крови, но когда юный король вновь выпрямился на постели, лицо его было бледным и сосредоточенным. Взгляд его скользнул сперва по Райсу-Майклу, остановился на Джаване, затем он посмотрел на Ориэля и накрыл его руку своей.
— Я… думаю, пришло время… для этой чаши… мастер Ориэль… — с трудом сумел он выдохнуть. — Воздух со всхлипами вырывался из легких. — Я… никогда не отличался… особой отвагой…
— Неправда… Я всегда считал, что вы очень смелый, мой принц, — прошептал Ориэль в ответ, вслепую потянувшись за чашкой, которую заплаканный Райс-Майкл подал ему в руки. — Но вам нет нужды больше тревожиться о смелости. Вы славно сражались, и ангелы Господни, конечно, уже ждут вас. Вы упокоитесь на груди Господа.
Недрогнувшей рукой он поднес чашу к губам короля, другой рукой удерживая Алроя за плечи и продолжая ментальными усилиями подавлять его кашель, чтобы король мог осушить сосуд до дна. Глядя на них, Джаван вздрогнул, едва лишь Ориэль упомянул ангелов. Что-то мелькнуло в глубинах памяти, и возник образ иной чаши…