Год Крысы. Видунья
Шрифт:
Молец торжествовал. В кои-то веки в глазах столпившегося у молельни народа была не скука, а трепет и надежда, как и должно перед ликом Хольги.
– Что делать-то будем, люди добрые? – кашлянув, начал голова вески.
Мигом поднялся галдеж, будто воронью стаю вспугнули.
Про такку – в одних сказках ее называли лесным сторожем, с которым можно договориться добром, в других хищным зверем, которого только тсаревичу сбороть под силу, – в веске не слышали с войны. Но тогда и без такки хлопот хватало. Дома горят, скот мечется, женщины визжат, раненые стонут –
– Может, путника позвать? – предложил голова, когда шум немного улегся.
– Окстись, грешник! – напустился на него молец. – Звали вы уже видуна – и что из этого вышло? Вконец Хольгиного покровительства лишились!
– Так то ж пять лет назад было!
– Что есть годы для бессмертной Богини?! Она, видать, покамест более тяжкими грехами занималась, но ничего не забыла!
Кузнец и лавочник неожиданно встали на его сторону.
– Путник пока еще сюда доедет… И кто звать-то пойдет, через лес?
Голова вообще-то рассчитывал кого-нибудь из них и послать. Но по лицам понял – безнадежно. Ближайшая Пристань в городе, а до него пятнадцать лучин коровьего бегу. Всякое может случиться… Кто ее, эту такку, знает – вдруг она в такую сумрачную мокрядь и среди дня вылезет?
– На неделе сборщик налогов должен приехать, – вспомнил Сурок, угрюмо покосившись на Жара. Тот старался держаться от хозяина подальше, что было непросто – с другой стороны его подпирали такие же недружелюбные Тинкины братья. – При нем обычно путник в охране, уговорить задержаться на ночевку…
– Не о том думаете, глупцы! – продолжал возмущаться молец. – Надо не умножать грехи, а прощения у Богини просить, ибо только она нас от такки избавить и может! Умастите статую конопляным елеем, пожертвуйте на новый постамент, а то старый еще с крышепадения треснутый…
– О! – оживился дедок. – Мне отец рассказывал, как они в его бытность такку от вески отваживали. Три раза она при нем вылезала…
– Ну?! – уставились на него пять десятков глаз. – Как?
– Да вот как молец сказал – жертву приносили…
Возликовать молец не успел, ибо дедок нахмурился и зловеще добавил:
– Человеческую! Заводили ее поглубже в чащу, привязывали к дереву и велели кричать погромче, чтоб чудище скорей услышало. Ох она и старалась!
Весчане опешили, запереглядывались.
– Что ты мелешь, старый дурень?! – взвился молец. – Лесной твари живых людей отдавать, лишь бы Богине на достойный алтарь не тратиться?!
– А мы все опробуем, – решительно остановил спор голова. – Хольгиному статую – новую подставку, а такке жертву. Авось что-нибудь да поможет.
– Уравнять Богиню с алчным зверем?! – попытался воспротивиться молец, но его перебил лавочник, озабоченный более насущным вопросом:
– А жертвовать-то кем будем?
Баба Шула, на которую случайно упал его взгляд, свирепо взмахнула клюкой:
– Окстись, душегуб! Да я твою мамку
– Да, такая древность такку вряд ли устроит, – задумчиво подтвердил дедок. – Батяня рассказывал – девиц жертвовали. Или парней молодых, чтоб в самом соку.
– А как их выбирали? – боязливо уточнил сын головы, на всякий случай прижимаясь ближе к отцу.
– По-всякому. Один раз девку гулящую, вредную. В другой – жребий тянули. А на третий решили: кто такку разбудил, тому ее и убаюкивать. Было дело – пастухи костер залить поленились, и пол-леса выгорело… Вот она и озлилась.
Жар внезапно обнаружил, что все взгляды почему-то обращены уже на него. Аж кожа зачесалась. Заночевавшие в веске батраки растрепали лавочнику, чем окончились вчерашние смотрины, а тот на сдачу отсыпал этой новости покупателям.
– Эй, я-то тут при чем? – испуганно попятился парень (точнее, попытался – весчане предупредительно сомкнули ряды). – Это небось Маськин жених такку разбудил, когда орал в овраге как резаный! Вот с него и спрашивайте!
– Если будет кому отвечать, – мрачно предположил Цыка. – Они ж в самую темень выехали…
Толпа сжалась еще плотнее – теперь уже от страха. Жар почувствовал, что кто-то крепко ухватил его за локоть. Парень дернулся, но в него тут же вцепились с другой стороны.
– А еще он нашу сеструху снасильничать пытался! – прогудел за спиной знакомый до боли в синяке голос.
– Всего-то разок потискал за амбаром! – возмутился Жар. – Даже поцеловать не дала!
– И с девкой малолетней спит, которая видунья саврянская, – неумолимо добавил другой весковый парень. – Мне ихние батраки рассказывали. Лапаются с ней в открытую, с одной кружки пьют.
Цыка виновато поморщился, но промолчал.
– Нет, с Рыской они так, шалят, – вступился более честный дедок, но его тихий смущенный голос только убедил весчан в обратном.
– Вы чего, совсем рехнулись?! – Жару стало по-настоящему страшно. Он затрепыхался в паутине рук, сумел даже пнуть кого-то в пах, но тут его самого согнули тычком в подреберье.
– Тащи веревку, сынок, – уверенно, как дело решенное, велел голова. – Как раз и дождик перестал.
Когда Сурок с батраками вернулись на хутор, немного распогодилось. Солнце по-прежнему сидело в тучах, как перепел в кустарнике, но хотя бы не так серо стало и трава подсохла. Мужики тем не менее были мрачны и угрюмы. Цыка придерживал порванную на груди рубашку (в последний момент жертве почти удалось вырваться), Сурок, ссутулившись, грел руки в карманах.
Их встретила Рыска, все утро не отрывавшая взгляда от окна и каждую свободную минуту бегавшая к воротам.
– А где Жар?
Цыка отвел глаза и попытался обойти Рыску, но, когда беда коснулась ее друга, робкую девушку словно подменили. Она вцепилась в батрака, будто сторожевая собака, и срывающимся от гнева и отчаяния голосом заорала:
– Куда вы его дели?!
– Куда, куда… – буркнул Сурок, проходя мимо. – Раскудахталась тут.
– Что вы с ним сделали?! – Рыска перевесилась на него.