Год лемминга
Шрифт:
Во всяком случае, до Поти не решатся.
– Как отключить маячок? – спросил я пилота на траверзе мыса Пицунда.
Он показал.
– Отключай. А систему «свой – чужой»?
Он показал и это. Заметил только сквозь зубы, по-прежнему не поворачивая головы:
– Могут сбить по дури. Все равно увидят на локаторе; над морем-то – чего проще…
– А над сушей? – спросил я.
– Над сушей, может, и нет. – Затем он повернул-таки голову ко мне, и глаза его округлились. – Э, погоди-ка…
– Молодец, – похвалил я, – быстро соображаешь. Вот что: как пройдем Сухуми, будь внимателен. Перед Очамчирой повернешь и пойдешь над речкой до Отапа. Там сядешь. Самое трудное – побережье, ну и дальше пара-тройка мостов. Справишься.
– Погоди. –
– Зато тихий. Приготовься, минуты через три поворот.
– То-то и гляжу, что тихий… Слушай, тихий, жить тебе не надоело? Полста верст над сушей! Была бы хоть степь… А посадку экраноплана на грунт ты когда-нибудь видел?
Кажется, он принял меня за одного из самоубийц. Я постучал рукояткой «шквала» по подлокотнику:
– Разговорчив стал… Где сесть – покажу, есть там на речке спокойное место. Двигай!
Берег пошел на нас – засаженный эвкалиптами, застроенный отелями курортный берег. Турбины взвыли на форсаже.
– Куда?! Правее!..
– Заткнись, мне лучше знать…
Вел он мастерски. Взмыв над пляжем изумительной горкой – метров на сто, не меньше! – машина перемахнула отель, прошла на снижении между корпусами другого отеля, над оживленным шоссе, над двухэтажными особняками с крытыми верандами, оплетенными виноградом, над линией скоростной надземки, затем – еще одна горка, но пониже, – над проводами ЛЭП, над мостом… В холодильном шкафу что-то дребезжало и со стуком перекатывалось. Меня швыряло, я едва удерживался в кресле, ругая себя за то, что не стал пристегиваться, а содержимое моего желудка бултыхалось под самым горлом. На последнем вираже перед рекой машина едва не сбрила дерево левой плоскостью. Пилот промычал что-то невразумительное. В отражении плексигласа я видел его закушенную губу и глаза – сумасшедшие и восторженные…
Пошли над речкой. Время от времени пилот, следуя изгибам русла, без предупреждения кидал машину то в одну сторону, то в другую – но тут уже можно было отдышаться. Одна минута, полет нормальный, как слышите?..
Можно себе представить, какая сумасшедшая работа идет сейчас там, вне моего восприятия! Чьи-то погоны срываются с кителей… Отап? Повторите! Это точно?! Что у нас там? Почему ничего?!
Через пять минут я буду на месте. На старте моего рывка. А вы – в лучшем случае – через тридцать.
– Тут петля, – подсказал я. – Можно срезать через кукурузное поле. Да не прозевай развилку, нам в приток…
– Сам вижу, – отозвался пилот. – Спасибо…
– За что?
– За все это. Знаешь, что это такое – всю жизнь летать в десяти метрах над водой? Изо дня в день… пятнадцать лет. Смотреть спокойно не могу на эту воду. А так, как сейчас, – только в снах…
– Рад, что тебе понравилось, – хмыкнул я. Вот уж кому что…
Отап как бы и не село – редко разбросанные по холмам у подножия Кодорского хребта домики, сады, пастбища, плантации чая и ореха, подпертые с севера горным поясом с великолепной Ходжали на заднем плане. Среди всей этой пасторальной идиллии суетливая речка шустро бежала по камням, кое-где уважительно обтекая крупные валуны. Глубины в ней, на глаз, было от силы полметра, ширины – полтора плевка. Не сезон снеготаяния, что поделаешь…
– Это и есть твое спокойное место?
Я только кивнул. Пилот крякнул, передернул плечом и не захотел больше со мной разговаривать. Машина, ложась на глиссаду, быстро теряла скорость – пилот явно намеревался посадить машину с первого захода. Я торопливо пристегнул ремень. Ох, пронеси… Пять метров до воды… три… один…
Удар! Протяжный скрежет рвущегося металла. Стон переборок, искры из приборного щитка… Лобовой плексиглас выбило, в кабину рванулась вздыбленная мутная вода. Позади в салоне что-то звонко лопалось. Экраноплан пропахал днищем речное русло, крутнулся вокруг оси, попытался было встать на нос, но не справился, проскрежетал в последний раз по валуну, тяжело плюхнулся
Я отстегнулся и ощупал себя. В голове гудели колокола и назойливо звенели какие-то бесстыжие бубенчики. Цел, однако!.. Пилот осторожно щупал здоровенную ссадину на лбу. Мокрый до нитки, он не замечал этого.
– Ну, бывай, – сказал я ему, вылезая на капот через битое остекление. – Спасибо, что подвез.
– Тебе спасибо, – сказал он серьезно. – Господи, все-таки это случилось! Хоть раз в жизни…
Я не стал его дослушивать. Недоставало мне еще, чтобы сюда собрались зрители и я проталкивался сквозь толпу… Бегом! Пожалуй, в селе стоит угнать машину, лучше всего джип, но только если сам подвернется, слишком мала моя фора, чтобы заниматься этим специально. Да и крюк какой по дороге, а выиграю я на машине всего-то километров пяток… Ближайший склон – вот он, рвануть по нему пешкодралом напрямик, в лоб, уйти наверх, в буковые горные леса, в царство карстовых воронок среди кустарника, там вы меня еще поищете… Там я вволю повожу вас за нос. А потом исчезну.
…Уже девять часов я мыкался в этом лазе, с ног до головы облепленный жидкой глиной, а лаз упрямо не желал кончаться, и только спереди дул легкий ветерок, пробуждая надежду на то, что выход все же есть.
Я пресмыкался, как червь. Встречались участки, где мне удавалось ползти на локтях, но больше было таких, куда приходилось буквально ввинчиваться по частям, иногда и на выдохе, заполняя собой пустоты, как расширяющийся газ. Одна рука впереди, в ней рюкзачок и фонарик, вторая согнута и прижата к груди. Затекли обе, и невозможно их поменять местами. Последнее место, где успешно проходили такие эволюции, где даже можно было проползти на карачках, кончилось час назад. Впереди – неизвестно что. Зря я сюда полез. Давно ясно, что лаз мало-помалу уводит вниз, а мне надо наоборот. Жутко подумать – возвращаться назад тем же путем. Вверх. По глине. Ступнями вперед.
Самое страшное для ползуна – не обвал, не внезапный паводок, не потеря ориентировки под землей. Самое страшное, вечный сюжет кошмарных снов – застрять…
Темное дело карст! Никогда не знаешь, какую шутку он над тобой выкинет в следующую минуту. И шутки-то у него по большей части дурацкие: поставить на пути километровый шкуродер или такой вот лаз, набить сифон жидкой глиной, напугать эхом в колодце, заставить то потеть, то дрожать… Промочить до нитки – это уж само собой разумеется. «Дождевая вода сквозь внутренности горы процеживается и распущенные в ней минералы несет с собой и в оные расселины выжиманием и капанием вступает…» Что правда, то правда, Михайло Васильевич. Вступает. Тут и человек «вступает в расселины выжиманием», чего ж воде-то не вступить туда же. Приятной такой водичке, освежающей. Градуса четыре.
Кажется, лаз чуть-чуть расширился. На какой-нибудь сантиметр, не больше – но уже можно было вдохнуть по-человечески. Уклон, пожалуй, тоже возрос. Я пополз быстрее. Найду место, где можно развернуться, и полезу назад. Тяжело, а надо. Впереди мне делать нечего. Удивительно, что вообще сюда долез. Двенадцать лет не спускался в пещеры, а надо же – не растерял ползучих навыков! Счастье, что сбросил брюшко за последние месяцы, – иначе торчать бы мне в узости плотно вогнанной затычкой…
Впереди был зал. Небольшой. Фонарик осветил его целиком. Малое озерко, характерные натеки по стенам, отовсюду капает, а сталактитов нет, два колодца в потолке, с водопадиком и без, третий колодец ведет вниз… Ага, вот я куда попал! Ну здравствуй, давно я тебя не видел. Зал Шумный, пещера Дурная, открытая нашей группой в двадцать втором и исследованная в двадцать третьем. Тогда же и получившая свое название. Пещеры Кодорского хребта не глубочайшие пропасти хребта Бзыбского, здесь все скромнее. Дурная – она и есть дурная, нет в ней ни красоты, ни свойств полигона для новичков, ни малейших претензий на рекордность: съемка двадцать третьего года не показала и трехсот метров глубины. Не удивлюсь, если после нас в эту дыру вообще никто не заглядывал. Оно, если подумать, к лучшему.