Год людоеда. Игры олигархов
Шрифт:
После того как Саша нанес удар, образовалась пауза, он думал, не слабо ли он приложился, а боец все еще продолжал стоять. Потом Груда начал поворачиваться к своему обидчику. Кумиров уже успел увидеть его лицо, под изображением которого он бы, наверное, нарисовал облачко, в которое поместил надпись: «Что ты сделал?» Саша прикинул, успеет ли он повторить свою атаку, и пришел к печальному выводу, что скорее всего нет. Но боец внезапно открыл рот, да нет, у него буквально отвисла челюсть, чуть не коснувшись выпуклой, по объему женской, груди, и он повалился в сторону распахнутой балконной двери. Его руки бессмысленно болтались вдоль перекачанного когда-то тела, а голова неотвратимо стремилась к радужным лучам разбитых стекол, привычно отражающих
Кумиров подумал, что он, возможно, успеет подхватить охранника, а возможно, и не успеет, что, впрочем, для него уже не столь важно, потому что сегодня, сейчас, в своем собственном доме он стал убийцей. Голова Груды коснулась стекол и увлекла часть их за собой, а шея наткнулась на вертикально стоявшие осколки и поглотила их, словно человеческая кожа и вены решились противостоять лезвиям оконного стекла. В этом противостоянии одушевленного и неодушевленного произошла иная победа: балконная дверь не выдержала веса упитанного бойца и рухнула вместе с ним, обильно истекающим бьющей из его шеи и почему-то дымящейся кровью. Да, именно этот не имеющий запаха дым произвел на Александра наиболее сильное впечатление, и он даже замер на некоторое время, с непривычным для себя восторгом созерцая плоды своей скоропалительной расправы.
— Яремная жила… — отметил про себя Кумиров участок шеи, на котором что-то пульсировало и откуда фонтанировала, словно шипучка, ярко-алая, почти светящаяся кровь.
Опомнившись, он заметил в своей руке биту, поднял ее и снова ударил, наверное уже по-настоящему, мертвого Груду. После первого удара он нанес второй, и еще, и еще, а потом он бил по тому, что осталось от головы. Утрамбую, и смеялся, и кричал, угрожая кому-то, пока невидимому, но существующему где-то, может быть, даже в нем самом.
То, что Евфросинью Виленовну уже в течение нескольких лет встречали с палкой в руках, отнюдь не означало ее старческой немощи. Свальная объясняла доверенным лицам, что использует палку как инструмент. Во-первых, оборона, — сколько сейчас всякой нечисти готово на старуху напасть: и малолетки, и бомжи, и псы бездомные. А так все же какое-никакое, а оружие. Во-вторых, для поисков: ну не кланяться же ей каждый раз перед соблазнительными находками, а так поковыряла палочкой, и все уже ясно. Особенно полезной оказывалась палочка при обыске урны или мусорной кучи, — ну куда в такое говно руками лезть?! В-третьих, чисто психологический момент, людское сочувствие: без палочки ни дороги, ни места не уступят, а так все же вроде как на манер пропуска получается.
Вот и сейчас, видит она на асфальте красочную заграничную сигаретную пачку, а есть ли в ней что-нибудь? Ну что, сгибаться ей тут же в три погибели на посмешище прохожим и мстить потом пустой упаковке? Нет, она вот так аккуратненько, не спеша, перевернет коробочку, крышечку оттопырит и посмотрит, подарил ли какой добрый человек старушке пару сигареток?
Евфросинья коснулась набалдашником палки бело-красной упаковки и попыталась выполнить задуманное, но оказалось, что желанная прорезь расположена на другой стороне, на которой как раз и лежит упаковка. Пенсионерка надавила на край пачки, чтобы ее перевернуть, но та выскользнула и словно отпрыгнула в сторону. «Не придавить ли тебя, милая, сапожком, а потом уже откупорить? — подумала Свальная. — Нет, не то, — я ж так сигаретки подавлю, если они там имеются».
Женщина еще раз ковырнула упаковку, но та вновь отскочила. Тогда она подогнала непокорную пачку к осколку кирпича и, существенно ограниченную в передвижении, все-таки перевернула. Теперь, кажется, достаточно нажать на крышку, она отъедет, и пенсионерка увидит, хранится ли здесь добыча. Ан нет! Пусто! Так-то тебе, дуре старой! А сколько времени даром пропало! Ну да ладно, она нынче и так неплохо потрудилась. Свальная отбросила обманувшую ее ожидания упаковку в ямку, пополоскала набалдашник палки в бетонной вазе, когда-то
Евфросинья Виленовна уже не в первый раз промышляла на плодоовощной базе, граничащей с Козьим рынком. Пенсионерку привлекало здесь то, что товар не всегда стоил денег, — что-то можно было выпросить у оптовиков и шоферов, что-то просто собрать на земле или отсортировать из гнили, сбрасываемой сортировщиками в металлические контейнеры. Сегодня Евфросинья Свальная, или, как ее уже окликали и на базе, Бабуся, появилась около складских помещений затемно. Одета она была, как всегда для подобных экспедиций, в ватные штаны и валенки с калошами, зимнее форменное пальто железнодорожника и несколько вязаных беретов, натянутых на уши. Завсегдатаи базы называли ее еще Морской Свинкой. Происхождение этого прозвища объяснялось прежде всего тем, что губы пенсионерки находились в постоянном жевательном движении, хотя на самом деле это был тик. Усугубляли сходство с грызуном небольшие темные, блестящие глаза, которыми Бабуся обычно очень быстро изучала свое окружение. Евфросинья не обижалась на присвоенные ей клички, понимая, что она смирится и с большим неуважением ради того, чтобы посещать кормящую их семью базу.
Она начала обход с цеха цитрусовых, где уже не раз набирала по два-три килограмма разных плодов, вполне приемлемых для еды. Сегодня и день был благоприятный, потому что в цехе работали добрые, интеллигентные молодые люди, которые ни разу не оскорбляли ее и не прогоняли, в отличие от некоторых, кого Бабуся знала в лицо и усердно проклинала: ведь те, другие, и матом ее крыли, и даже топтали собранные пенсионеркой фрукты. А был случай, один безбожник двухметровый с такой силой ей сапогом под копчик саданул, что она уже решила — настал ее последний час. А какой им, по совести говоря, материальный вред от того, что старуха несколько мандаринов подберет. Сами-то они, поди, доходы куда крупнее имеют? А ей, скажите на милость, куда деваться?!
Много разного бизнеса перепробовала пенсионерка за последние годы. Даже лекарствами с рук торговала! И у Сенного, и на Невском рынке. Только этот промысел стал нынче слишком рискован: и наркоманы лекарства отнимают, и менты порабощают — деньги заставляют платить, а не то грозятся старуху в тюрьму заточить, — постеснялись бы, ироды, у самих, что ли, в семье стариков нет, или все они, как на подбор, сироты? Да и что за такие смертельные наркотики она продавала? Клофелин, тазепам, ноксирон, циклодол. Все по рецепту, все — настоящее. Она ж, можно сказать, от себя да от других больных и немощных людей эти препараты отрывала! А что наркоманы? Пусть они какой-нибудь бодягой себя убивают? Это, считай, как и пьяницы, — что безопаснее: в магазине водку взять или у какого-нибудь афериста-спекулянта? Так вот у нее-то как раз магазинные качество и гарантия!
Свальная уже успела осмотреть все основные места сбора плодов и бутылок, которые тоже играли в ее бюджете заметную роль, как вдруг поймала себя на том, что ее что-то будоражит. Женщина выпрямилась, перевела дыхание, собралась с мыслями и вдруг догадалась, что она, роясь в полиэтиленовом баке с не кондицией, успела увидеть что-то для нее очень тревожное и значимое. Она не спеша осмотрелась и заметила мужчину, беседующего с мальчиком лет девяти. Бабуся давно была дальнозоркой, поэтому, несмотря на свой пенсионный возраст, вполне ясно разглядела лицо ребенка: глаза у мальчика были разного цвета, а на щеке темнело пятно, поросшее волосами. Мужчина стоял вполоборота. Евфросинья не могла увидеть его лица, но, мельком, успела заметить, и именно это обстоятельство внушило ей беспокойство. Пенсионерка напряженно всматривалась мужчине в затылок, надеясь своим взглядом заставить того повернуть голову. Но ей неожиданно помог сам мальчик: он стал отдаляться от мужчины, который оказался вынужден изменить положение, чтобы не потерять ребенка из виду.