Год потопа
Шрифт:
— Исаиане-волкисты точно едят. Я читал в Инете.
— Ты, значит, жила в плебсвилле. Круто.
Я начала понимать, что у меня есть преимущество. Я жила в плебсвилле, где никто из этих ребят не бывал — разве что ездил на экскурсию со школой или ходил вместе с родителями — любителями экзотики на рынок «Древо жизни». Так что я могла врать сколько душе угодно.
— Тебя эксплуатировали, как детский труд, — сказал один мальчик. — Девочка-рабыня в секте «зеленых». Секси!
Все засмеялись.
— Джимми, не идиотничай, — сказала
Джимми ухмыльнулся.
— Вы поклонялись капусте? — продолжал он. — О великая капуста, я лобызаю твою капустную капустность!
Он опустился на одно колено и схватил в горсть мою плиссированную юбку.
— Какие милые листочки, а можно их оторвать?
— Не будь мясоедом, — сказала я.
— Чем? — расхохотался он. — Мясоедом?
Мне пришлось объяснять, что среди «зеленых» это очень плохое ругательство. Как «свиноед». Как «слизняковая морда». Это рассмешило Джимми еще больше.
Я поняла, какое передо мной стоит искушение. Ясно увидела. Я могла рассказывать о причудливых подробностях жизни в секте, притворяясь, что считаю их извращениями, какими они кажутся моим одноклассникам. Тогда я стану популярной. Но тут же увидела себя глазами Адамов и Ев: они смотрели на меня печально, разочарованно. Адам Первый, Тоби, Ребекка. И Пилар, хоть она и умерла. И даже Зеб.
Предательство — это так легко. В него соскальзываешь. Но это я уже знала, из-за Бернис.
Вакулла пошла провожать меня домой, и Джимми тоже пошел. Он все время дурачился — шутил и ждал, что мы будем смеяться, — и Вакулла действительно смеялась, из вежливости. Я видела, что Джимми в нее сильно влюблен, но она мне потом сказала, что может воспринимать его только как друга.
На полпути Вакулла свернула к собственному дому, а Джимми сказал, что пойдет дальше со мной, потому что ему по дороге. В присутствии других людей он действовал на нервы: может быть, думал, что лучше самому выставить себя дураком, чем ждать, пока это сделает кто-нибудь еще. Но когда он не играл на публику, он был гораздо симпатичнее. Я чувствовала, что в глубине души он печален, потому что я и сама была такая. В этом отношении мы с ним были как две половинки — во всяком случае, тогда мне так казалось. Он был первым мальчиком, с которым я по-настоящему подружилась.
— Наверное, тебе ужасно странно тут, в охраняемом поселке, после плебсвилля, — сказал он однажды.
— Да, — сказала я.
— А твою маму правда привязывал к кровати бешеный маньяк?
Джимми мог сказануть такое, о чем другие люди только думали, но никогда не произносили вслух.
— Кто тебе сказал? — спросила я.
— Парни в раздевалке.
Значит, сказка Люцерны просочилась наружу.
Я набрала воздуху.
— Только между нами, хорошо?
— Могила, — сказал Джимми.
— Нет. Ее никто не привязывал.
— Я так и думал, —
— Только никому не говори. Я тебе доверилась.
— Не буду, — ответил он.
Не стал спрашивать «а почему?». Он знал: если все услышат, что Люцерна сочиняет, то догадаются, что ее не похищали и что она просто наврала. Что она сама убежала из любви или просто ради секса. А потом вернулась в «Здравайзер» к мужу-лузеру, потому что другой мужчина ее бросил. Но она не могла в этом признаться — готова была скорее умереть. Или убить кого-нибудь.
Время от времени я пряталась в шкафу, доставала фиолетовый телефон и звонила Аманде. Мы посылали друг другу эсэмэски, чтобы знать, когда лучше звонить, и, если связь была хорошая, видели друг друга на экране. Я все время спрашивала про вертоградарей. Аманда рассказала, что больше не живет у Зеба — Адам Первый решил, что она уже почти взрослая, так что теперь она спит в одном из отсеков для одиночек, и это очень скучно.
— Когда ты вернешься? — спросила она.
Но я не знала, как мне убежать из «Здравайзера».
— Я над этим работаю, — сказала я.
В наш следующий разговор она сказала: «Смотри, кто здесь», и на экране появился Шекки. Он кротко ухмылялся, и мне пришло в голову, что они, наверное, занимаются сексом. Я почувствовала себя так, словно Аманда сперла какую-нибудь блестящую безделушку, которую я сама хотела заполучить. Но это было глупо, ведь я вовсе не влюблена в Шекки, ничего такого. Мне, правда, было интересно, кто держал меня за попу в тот вечер, когда я отрубилась в будке голограммера. Но скорее всего, это был Кроз.
— Как там Кроз? — спросила я у Шекки. — И Оутс?
— В порядке, — пробормотал Шекки. — Когда ты вернешься? Кроз по тебе правда скучает! Ганг, а?
— Рена, — ответила я. — Гангрена.
Я удивилась, что они еще используют старый детский пароль, но подумала, что, может быть, Аманда велела ему это сказать. Чтобы я не чувствовала себя совсем отпавшей.
Потом Шекки исчез с экрана, и Аманда сказала, что они теперь партнеры — вместе прут вещи в торговом центре. Но это честный обмен: он прикрывает ее спину и помогает толкать украденное, а она ему за это дает.
— Разве ты его не любишь? — спросила я.
Аманда обозвала меня романтиком. Она сказала, что любовь — фигня, от нее только ввязываются в невыгодный обмен, отдают слишком много, а потом ожесточаются и становятся циниками.
41
Мы с Джимми завели привычку делать уроки вместе. Он был очень добрый и помогал мне, когда я чего-нибудь не знала. Оттого что мы у вертоградарей все заучивали наизусть, мне достаточно было посмотреть на текст урока, и потом я как будто видела его у себя в голове. Так что, хоть мне и было трудно и я чувствовала, что сильно отстала, я начала довольно быстро нагонять.