Год рождения
Шрифт:
То ли не выдержав моего взгляда, то ли разгадав ход моих мыслей, Семенкин помялся немного и спросил:
— Прокурор, говорите?.. Припоминаю, ходили тогда слухи, — выдавил наконец из себя Семенкин и снова умолк, соображая, продолжать ему свой рассказ или нет и куда этот разговор может его завести.
— Какие слухи? — в предчувствии долгожданного признания выдержка несколько изменила мне, и мое нетерпение едва не погубило с таким трудом сдвинувшееся с мертвой точки дело.
— Да разные, — уклончиво ответил Семенкин и сделал еще одну попытку проверить
Это меня развеселило, хотя веселье в этой ситуации было, конечно, неуместно. Я посмотрел на Семенкина с иронической улыбкой и спросил:
— Когда вы работали в органах, вы тоже отвечали на подобные вопросы?
— Да, действительно глупо, — смутился Семенкин. — Простите.
Этот маленький и по-своему забавный эпизод, как ни странно, расположил его к некоторой откровенности.
— Кое-что я и в самом деле помню, — начал он, но тут же словно спохватился, — да только вряд ли это вам много даст…
— Что именно? — не скрывая на этот раз своего нетерпения, поторопил его я.
Семенкин снова сделал глубокую затяжку и, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего, стал рассказывать:
— Был у нас заместителем начальника управления Вдовин Иван Михайлович. Он здешний, работал еще в губчека, потом уехал в Москву. В тридцать седьмом снова вернулся, но проработал недолго, чуть больше месяца….
Я опустил глаза, чтобы ничем не выдать своего волнения, которое охватило меня, когда Семенкин вдруг заговорил о моем отце.
— Так вот, — продолжал Семенкин, — подъехали мы с ним как-то к управлению, вышли из машины и тут видим — стоит у входа какая-то беременная женщина и плачет. Вдовин подошел к ней, стал расспрашивать, что да почему, она и говорит, что ее муж, этот самый прокурор… как его?
Этот вопрос мне откровенно не понравился. Когда переспрашивают очевидные вещи, значит, в следующий момент готовятся что-то утаить или солгать.
— Бондаренко? — подсказал я и инстинктивно насторожился.
— Он самый, — подтвердил Семенкин. — Пропал, говорит, пошел к вам в управление и с концами… Вдовин, значит, стал ее утешать, обещал выяснить, что к чему, ну и наладил ее домой… — Семенкин тяжело вздохнул и махнул рукой: — А муженек-то ее в это время, поди, уже на том свете был!
— Почему вы так считаете? — спросил я.
— Тогда на все это дело — от ареста до расстрела — трех дней могло хватить…
Я уже было подумал, что мои опасения были напрасными, что Семенкин не собирается от меня что-либо утаивать или тем более лгать, и сейчас я услышу новые подробности, которые прольют полный свет на судьбу прокурора, как совершенно неожиданно для меня он сказал:
— Вот и все, что я помню об этом Бондаренко.
— А слухи? — напомнил ему я.
Семенкин разогнал окутавший его табачный дым, подумал и ответил:
— Слухи — они и есть слухи! В вашем деле, насколько я понимаю, нужны факты. А я больше ни одного факта не знаю — сам-то я Бондаренко никогда и в глаза не видел, это точно, можете проверить!
Только теперь
Этот факт состоял в том, что он не был лично знаком с Бондаренко и не имел никакого отношения к тому, что с ним произошло! А то, что это было именно так, можно не сомневаться и не проверять — с такой уверенностью Семенкин привел этот аргумент в свою защиту! И вот, использовав этот факт, Семенкин пытается теперь скрыть от меня главное, что известно ему по этому делу: обстоятельства, которые свидетельствуют против него, или людей, которые, возможно, могут рассказать нечто такое, что ему очень хочется утаить.
В общем, все произошло именно так, как меня предупреждал многоопытный Осипов. Видимо, Семенкин определил во мне начинающего оперативного работника, что, безусловно, не так уж сложно было сделать, и своей вынужденной откровенностью попытался усыпить меня, как зеленого новичка.
Ну что ж, спасибо за науку, Степан Прохорович! Преподав мне этот урок, вы заставляете и меня поступать, как учили!
— Когда это было? — как ни в чем не бывало, словно и не было этих взаимных тактических просчетов и побед, спросил я.
— Что именно? — как будто не понимая, о чем идет речь, спросил Семенкин.
— Я имею в виду этот разговор с женой Бондаренко.
— Да где-то в начале лета, — уклончиво сказал Семенкин.
— А точнее не можете сказать? — настаивал я.
— Точнее не могу, — отрубил Семенкин, и я понял, что выдержка постепенно начинает изменять ему. — Записей не вел, сами понимаете.
Из-за угла дома выбежал его внук и закричал:
— Дед, бабуля зовет обедать. Спрашивает, ты скоро закончишь давать показания?
— Ну, дура баба! — с досадой сплюнул Семенкин и, явно желая использовать этот так кстати подвернувшийся предлог, чтобы закончить наш разговор, продолжение которого не сулило ему ничего хорошего, крикнул в ответ: — Скоро, Ванечка, скоро! Сбегай за Петровичем, пригласи и его обедать!
Это был откровенный намек на то, что мне пора сворачивать беседу и удаляться.
Но я сделал вид, что не понял этого намека, и спросил:
— А откуда вы с Вдовиным приехали, когда встретили жену Бондаренко?
— А какое это имеет отношение к вашему делу? — не понял Семенкин и снова насторожился. В его положении это было вполне естественно: настороженность допрашиваемого — а наш задушевный разговор как-то незаметно стал походить на допрос — есть адекватная реакция на любое непонимание тактики допрашивающего!
— Кто знает, может, и имеет, — многозначительно ответил я, еще сам толком не зная, куда заведет меня этот разговор, но понимая, что мне во что бы то ни стало надо попытаться вновь разговорить Семенкина. Более того, я интуитивно чувствовал, что на этот раз я иду по верному пути. — Так откуда?