Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Кац Джон

Мощный прибой и буруны лабрадоров не пугали. Они одолевали волны неустрашимо, иногда принимали на себя их сильный удар, но неизменно возвращались с добычей. Казалось, собаки способны заниматься этим бесконечно.

Их хозяева выглядели счастливыми и гордыми. В конце концов, заводишь таких собак не в качестве домашних любимцев, а чтобы насладиться всеми достоинствами породы, вспомнить о тех временах, когда связь человека с собакой была особенно важной не только для работы, но и для самой жизни.

С моими лабрадорами мне этого испытать не удалось. Да, их родословная начиналась еще где-то в Англии, длинный список их предков висел у меня в рамке на стене кабинета,

там было множество всяких наград и отличий. Я мечтал о том, как буду стоять на берегу и бросать в воду палку или мяч, а лабрадоры будут их приносить. Вместо этого день за днем, одно лето за другим мне приходилось сидеть на берегу с женой и дочерью, с Джулиусом и Стэнли и смотреть спектакль, который разыгрывали передо мной другие.

Едва выйдя из щенячьего возраста, Джулиус как-то попробовал войти в воду, потрогал ее лапой, как пробует воду ногой какая-нибудь старушка на пляже в Майами. Нет. Слишком холодно и камни на дне колют лапу.

К тому же, как сказал мне с усмешкой местный ветеринар, когда я принес к нему Джулиуса с пораненной кровоточащей лапой, собака эта слишком нежная, и, видимо, склонна к аллергии. Песок на пляже вызывал раздражение чувствительных подушечек его лап, соленая вода их разъедала. Однажды я взял Джулиуса с собой на прогулку в дюнах и под конец он сильно хромал, последние четверть мили мне пришлось его нести. В то время он весил уже немало, так что на этой прогулке нам обоим пришлось тяжело.

«Может быть, приобрести для него ботиночки?» — предложил ветеринар, едва сдерживая улыбку. «Ну, нет», — ответил я холодно. Мой лабрадор не будет разгуливать по пляжу в ботиночках. Пусть его охотничьи таланты оставляли желать лучшего, зато гордость была непомерной. Да и о моей следовало подумать.

Не хочется вспоминать, сколько я покупал всяческих игрушек, чтобы бросать их в воду; как я потом уговаривал Джулиуса сплавать за ними, а он стоял, помахивая хвостом и виновато на меня глядя. Иногда я сам плыл за игрушкой или мячом в надежде, что он последует моему примеру. «Молодец!» — хвалила меня дочь, когда я возвращался с мячом; она была в том возрасте, когда дети особенно склонны к иронии. Увы, никакие мои ухищрения не помогали. Иногда, впрочем, Джулиус входил в воду, правда, не глубже чем по щиколотку. Выглядел он при этом несчастным. Я знал, что собака делает это для меня.

Сам Джулиус не проявлял интереса к плаванью. Просто не любил. Ну и что из того? Я ценил в нем его собственный незаурядный дар. Стала бы какая-нибудь другая собака сидеть часами у моих ног, пока я щелкаю клавишами своего компьютера?

Стэнли, казалось, был не совсем безнадежен, мог часами гонять мяч и любил плавать. Правда, только в озере или в пруду. Никаких больших волн. Он даже охотно бродил в прибое, но при первом же сильном ударе волны сразу убегал на берег и укладывался подремать. Рядом плавали и ныряли будто рожденные для океана лабрадоры, но это не производило на него никакого впечатления. Пожалуй, если вдуматься, эти чужие собаки выглядели глуповатыми: словно дрессированные морские львы, выступающие перед публикой. Разве серьезное занятие — гоняться за плавающей палкой?

Иногда я уводил своих собак на берег залива. Вода здесь была теплее, а вместо волн лишь небольшая рябь. Тут Стэнли согласен был сплавать за брошенной в воду игрушкой. Джулиус, лежа не берегу, наблюдал.

Зато вид у моих собак был прямо-таки королевский. Случайно взглянувшему на них человеку могло показаться, что они просто отдыхают и вот-вот вновь займутся делом. Мне даже говорили комплименты: собаки, очевидно, великолепно выдрессированы,

раз они могут так долго сидеть на берегу, подавляя в себе желание немедленно броситься в воду. «Спасибо, — отвечал я. — Они, действительно, очень дисциплинированные».

Что ж, у них были свои таланты. Дети подбегали к ним, гладили их, забирались к ним на спину. Собаки были неизменно дружелюбными, веселыми и добрыми. Родители подводили к ним даже трехлетних детишек, чтобы показать: собак не надо бояться. Окажись Джулиус и Стэнли в Англии, их бы, возможно, пригласили сопровождать королевских детей, тогда как других, не столь благородных собак, пришлось бы использовать на охоте.

Итак, мы на пляже по большей части часами просто сидели. Я читал книжку или глядел на океан. Всякий раз, когда я протягивал руку, под ней оказывалась собачья голова, чтобы я мог ее погладить, а теплый язык лизал мою ладонь. Джулиус и Стэнли лишь поглядывали на то, как их сородичи носятся по всему пляжу до полного изнеможения. Мои собаки — слишком разумные существа, чтобы так метаться. Их вполне устраивала возможность наблюдать за птицами, летающими над водой, или размышлять обо всем, что их окружает. И совершенно неважно, чем там занимались их предки. Времена меняются.

* * *

Я мучился не одну неделю, пытаясь понять, как повлияет на Джулиуса и Стэнли появление третьей собаки. Мученья мои усиливались от того, что никто решительно — ни дрессировщик собак, ни жена, ни соседи — не одобрял моего поступка.

Если две собаки составляют пару, где-то я прочел, то три — это уже просто свора. Третья собака может нарушить все налаженные взаимоотношения, породить соперничество за доминирующее положение, еду, внимание хозяина, стать причиной постоянного беспокойства и даже агрессии. Не говоря уже о чисто практической стороне дела. В таком достаточно беспокойном месте, как пригород в штате Нью-Джерси, заботиться о трех собаках, конечно, труднее, чем о двух: труднее их выгуливать, мыть; чаще придется прибегать к услугам ветеринара; больше безобразий будут они творить во дворе; больше будет шерсти в нашем и без того не слишком опрятном доме.

У Джулиуса, я знал, проблем с новой собакой не будет, поскольку у него ни с кем не возникает проблем. Со Стэнли придется труднее: вероятно, он станет упорно цепляться за свое второе место в иерархии. Он никогда не конфликтовал с другими собаками, но и особенно с ними не дружил. Единственная собака, к которой Стэнли был по-настоящему привязан, не считая жившей неподалеку его сестры Сэлли, — это Джулиус.

А вот что до отношений с людьми, то тут они различались сильней. Джулиус был моим самым лучшим другом. У такого беспокойного и непостоянного человека, как я, его преданность и верность порождали особое чувство стабильности. Обычно, едва взглянув на него, я не мог удержаться от улыбки.

Стэнли, склонный ко всяким проказам, любил в игре оказывать сопротивление. Мы с ним часто играли в перетягивание каната. Со временем он пристрастился гонять мяч и приносить брошенную палку. Мои терпеливые соседи никогда не жаловались, если во время наших ежедневных прогулок он в азарте проносился по их газонам.

У нас троих была любимая игра. Я прятался где-нибудь в доме и оттуда один раз «тявкал», побуждая их искать меня, — в конце концов, это же были охотничьи собаки. Они рыскали по всему дому, принюхивались, взлаивали, носились из комнаты в комнату. Стэнли всегда обнаруживал меня первым, он был активнее Джулиуса. Заканчивалась игра всеобщим восторгом и, конечно, печеньем в награду для всех; точнее для двоих.