Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

Чаковский Александр Борисович

У Турина — энергичного, хотя и несколько суматошного человека — были основания злоупотреблять этим неблагозвучным глаголом: объем технических работ был давно уже не под силу мастерским, созданным много лет назад, когда рудничное строительство здесь только начиналось. Поговаривали о строительстве на базе существующих мастерских небольшого механического завода; вопрос о нем обычно возникал на всех партийных и профсоюзных собраниях. Но Кондаков тогда, как правило, отвечал, что «вопрос поставлен», «имеется положительное мнение», «сама жизнь подсказывает» и

«нет сомнения, что в ближайшем будущем…». Затем брал слово Гурин, говорил, что мастерские «зашиваются», что «так больше продолжаться не может», требовал «положить этому конец». Но дело с мертвой точки не сдвигалось.

К этому-то Турину я и пошел, заранее предвидя, что меня на первых порах ожидает.

В кабинете я его не застал. На большой «заводской площадке», где лежали в снегу ожидающие ремонта огромные колеса — копровые шкивы, электровозные полускаты, скребковые транспортеры, металлическая арматура и просто железный лом, Турина тоже не было.

Я отыскал его у кузнечного горна, где начальник разносил за что-то машиниста пневматического молота, и спросил, скоро ли он вернется к себе в кабинет.

— В кабинет?! — воскликнул Гурин, взмахивая руками и отворачиваясь от машиниста. — А что мне делать в том кабинете? Видишь, зашиваюсь!

Он снова повернулся к машинисту, тотчас же забывая обо мне. Но я настойчиво потянул Турина за рукав и сказал:

— У меня к тебе дело, Михаил Кузьмич, дорогой, важное дело!..

— Знаю я ваши важные дела! — без всякого перехода крикнул Турин. — Какой-нибудь ремонт внеплановый, так? У всех важные дела! Начальник рудника просит, директор обогатительной просит, путейцы просят, диспетчер ззонит, Кондаков по столу стучит, а что я могу сделать? А? В производственный отдел обращайся, в организованном порядке. Дадут задание — сделаем. В порядке очереди. Всё.

Теперь он, видимо, забыл о понуро стоявшем машинисте, взмахнул рукой и пошел. Но я быстро нагнал его.

— Михаил Кузьмич, дорогой, ну будь другом, — униженно говорил я, идя рядом с Туриным, — помоги! Знаю, что тебе трудно, все знают: завод нужен, каждому это понятно…

— Каждому?! — воскликнул, останавливаясь, Турин. — Нет, не каждому! Третий год…

Теперь его уже нельзя было остановить. О заводе Турин мог говорить без конца. Было неосторожно с моей стороны употребить это слово — «завод». Но я знал, что оно было единственным словом, способным привлечь внимание Турина.

Я терпеливо ждал, пока он выскажет все свои упреки в адрес начальников объектов, комбината и министерства. Важно было не упустить момент и вовремя ввернуть свою просьбу. Но на этот раз Турин оказался догадливее. Он оборвал себя на полуслове, хмуро взглянул на меня и совсем уже обычным, брюзгливым тоном сказал:

— Никому завод не нужен. Только Турину. Знаю. Ну, в чем твое дело? Буры, что ли?

— Нет, нет, Михаил Кузьмич, — поспешно ответил я, — совсем не буры…

Мы уже шли по узкому коридору конторы, в которой помещался кабинет Турина, и я, заходя то слева, то справа, упорно вел начальника к двери

его кабинета. Наконец мы вошли в маленький туринский кабинет, и я с облегчением вздохнул: теперь Михаил Кузьмич был в моей власти.

— Речь на этот раз не о бурах, Михаил Кузьмич, — сказал я, почти насильно усаживая Турина за стол и пристраиваясь рядом на табуретке, — мне штанги нужны.

— Что-о? — недоуменно переспросил Турин.

— Ну, как тебе сказать, пруты такие. Железные. У меня все есть — и чертеж и расчет…

Я торопливо вытащил из кармана сложенный вчетверо бумажный лист и развернул его на столе перед Гуриным. Несколько мгновений Турин рассматривал рисунок.

— Это-то что же такое? — медленно протянул он.

— Штанга, — пояснил я, — обыкновенная железная палка. Круглая, двадцать пять — тридцать миллиметров в диаметре. С этого конца, видишь, расщелина. В ней клин. А на другом конце резьба. И шайба.

Из листового железа. Толщина — тридцать миллиметров. И всё. Плевое дело. На первое время изготовишь сто штанг.

Гурин оторвался от чертежа, посмотрел на меня и снова опустил взгляд на чертеж. Я чувствовал, что он в полном недоумении.

Наконец Михаил Кузьмич решительно отодвинул бумагу, откинулся в своем жестком кресле, посмотрел на меня и сказал:

— Что за хреновина, Арефьев? На кой черт тебе эти прутья?

— Мы будем крепить ими свод туннеля. Вместо бетона, — терпеливо стал я объяснять. — Ты знаешь, что у нас не хватает бетона. Мы хотим обойтись без него. Во всяком случае, резко сократить расход цемента.

Гурин, не мигая, смотрел на меня.

— А что же ты будешь делать с этими… штангами? — спросил он наконец.

— Крепить породу. Намертво. — Как, каким образом?

— Будем забивать штанги в свод. А потом завинчивать вот эту гайку, — сказал я, сознавая, что на словах все это звучит очень примитивно.

Гурин встал.

— Ты что, разыгрывать меня пришел? Я сна-отдыха не знаю, зашиваюсь, белкой в колесе кручусь, а ты…

Я чувствовал: сейчас Гурин взорвется.

— Нет, нет, что ты, Михаил Кузьмич! — поспешно перебил я его. — Да у меня и в мыслях такого нет! Это новый способ крепления, о нем статьи написаны, книга вышла профессора Семевского! Я в Москве был, консультировался, у меня разрешение есть!

— Ты хочешь сказать, что вот эти болванки будут держать породу? — видимо, пропуская мимо ушей все, что я говорил до этого, спросил Гурин.

— Да, да! Будут!

Гурин обошел меня и направился к двери.

— Михаил Кузьмич! — с отчаянием простонал я. Гурин остановился уже у самой двери, обернулся и сказал:

— Вот что, Арефьев. Я этой ерундой заниматься не буду. И тебе не советую.

— Но я получил согласие Москвы, комбината!

— Так вот, пусть комбинат даст мне официальное задание. За подписью начальника ПТО. За подписью главбуха. За подписью Кондакова. Ясно?

— И тогда?..

— Тогда я скажу, что эту бумагу подписали три дурака. И попрошу их подтвердить свое распоряжение.