Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

Чаковский Александр Борисович

— Слыхала я про таких хозяйственников, — продолжала между тем Ирина, — им все нипочем. Полагаются только на себя. «Я всех умнее, всех главнее». На людей им наплевать…

— Да вы что, с ума сошли, что ли? — не выдержал я. — Да как вы можете? Вы же ничего не поняли во всей этой истории! Да, я виноват! У меня сердце кровью обливается, как подумаю об Агафонове. Знаете, кто он для меня? Вы его всего-то один раз видели, а я жизнь свою при нем начинал, он первый мне руку протянул, когда я сюда приехал, вот! Да, наверное, я в чем-то

ошибся, чего-то не предусмотрел, но в любом новом деле может случиться, что…

— Все-таки оправдываетесь, — сказала Ирина. Я прямо-таки задохнулся от ярости:

— Да вы… Да как вы можете мне… Вся жизнь моя в этом туннеле, в этих людях! Да я руками эту гору разворочу, если мне в нее ход закроют!

Ирина смотрела на меня и улыбалась, как прежде.

— Не верите?

— Теперь верю, — тихо сказала она. — Простите, Андрей, мне хотелось, ну… как бы это сказать, — расшевелить вас, может быть даже разозлить… мне хотелось увидеть, насколько вы убеждены в своей правоте. Мне было очень важно увидеть это. Посмотреть, много ли у вас сил в запасе. Теперь вижу: хватит.

Я пожал плечами: вот странная девушка!

— Когда я сюда шла, — продолжала Ирина, — то думала только об одном: хватит ли у вас сил? Я понимала, дело серьезное: комбинат возражал против штангового крепления, вы настояли, произошел несчастный случай… Я подумала: хватит ли у вас сил-бороться? Я и письмо Агафонова не хотела вам показывать, пока не пойму, что в вас… А потом не вы-, держала. Ну, а теперь вижу, все в порядке.

Ирина замолчала. Я испугался: а вдруг она сейчас встанет и уйдет! Высказала все, что хотела. Замолчала. И сейчас уйдет. Но нет, я не отпущу ее! Я не могу оставаться один. Она ничего не поняла! Ей кажется, что для меня все ясно, нет никаких сомнений, что я готов к бою…

Если бы она знала, что происходит в моей душе!

— Вы ошибаетесь, Ирина, — сказал я, — видимо, я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете. Вам, наверное, кажется, что у меня воля железная и сомнений в душе никаких… Чепуха все это!

Она смотрела на меня и молча выжидала, а меня охватило непреодолимое. желание все объяснить ей, раскрыть перед ней душу.

— Вот сегодня я в первый раз за всю мою сознательную жизнь не пошел на работу. Днем было легче. Пришел Трифонов, я вышел на улицу, увидел людей, понял, что меня не считают преступником… А вот вечером, до тех пор, пока вы не пришли, я был один.

Ирина пристально глядела на меня, и я почему-то подумал, что ей хочется спросить: «А Орлов?»

— Я был один, — повторил я, — даже Орлов не пришел… И. вот я сидел и думал. И тогда я понял, что человеку мало знать, что он не один. Мало знать, что у него есть друзья, товарищи… Ему надо знать — ну, как бы это вам объяснить? — связь вещей.

Я посмотрел на Ирину. Понимает ли она, что я хочу сказать?

Ирина по-прежнему внимательно слушала меня. Казалось, ни один мускул на

ее лице не пошевелился под смуглой кожей.

— Я не знаю, как разъяснить вам эти слова — «связь вещей», — продолжал я, — но для меня они имеют очень важное значение. Вот… Ну, как это сказать?.. Астрономы вычисляют местоположение какой-нибудь очень маленькой, очень далекой звездочки. Какое нам дело до нее? Какая есть связь между тем, что происходит на нашей земле, между нашими людскими судьбами, и той, даже в телескопы почти неразличимой звездой? А ведь астрономы обязательно вычислят и расстояние от земли до той звездочки, и ее путь, и место… Зачем все это? К чему?

Я не астроном, но понимаю, что, с точки зрения каких-то очень важных принципов, философии мироздания, даже с точки зрения будущих, через столетия могущих возникнуть практических дел, все и вся в мире связано между собой.

Так вот, — продолжал я, — мне важно определить свое место во всем, что сейчас происходит. Мне надо понять, в каком соотношении находится моя линия жизни с тем, что говорилось на съезде, с тем, что происходит в стране.

Я неотрывно глядел прямо в глаза Ирине. Я почувствовал, что мне очень, очень важно, чтобы она поняла меня.

Ирина молчала.

И вдруг я вспомнил. Да ведь она уже ответила мне тогда, в домике Кирова. Ее погибший в блокаду отец тоже искал и нашел свое место, понял соотношение своей судьбы с остальными. Практически ничего не изменилось бы в исходе войны, в судьбе Ленинграда, если бы крупный специалист и к тому же больной человек покинул осажденный город. А он остался и выполнил свой долг до конца. Но, может быть, нет никакой связи между тем, что он остался, и нашей победой? Неправда, есть!

— Спасибо, Ирина, я все понял, — сказал я. Она удивленно посмотрела на меня.

— Вы все сказали! — убежденно ответил я, — Не сейчас. Раньше. Тогда, в домике, где жил ваш отец.

Глаза ее внезапно наполнились слезами. Я дотронулся до руки Ирины. Мне хотелось утешить ее. Ведь это я виноват: напомнил ей об отце… Я крепче сжал руку Ирины и ощутил шрам на ее ладони. Тот самый.

А она все молчала. Я даже не спрашивал себя, понятно ли ей было все, что я говорил. Я просто не думал об этом.

И вдруг я снова испугался, что она уйдет. Ведь должна же она в конце концов уйти. И я останусь один.

Я украдкой взглянул на Ирину. Ее лицо было спокойно, взгляд задумчив. В комнате стоял полумрак, но раскачиваемый ветром наружный фонарь время от времени освещал нас неровным, скользящим светом. Иногда полоса света пробегала по лицу Ирины. Только сейчас я увидел, как нежна чистая смуглая кожа на ее лице, как прекрасны глаза…

Как хорошо было бы сейчас забыть обо всем! Вот она стоит передо мной так же, как тогда, когда сказала, что любит меня, а мне казалось, что все это ошибка, недоразумение. Все, все заслонял тогда образ Светланы!