Год жизни
Шрифт:
И вот, пройдя за восемь часов немного больше трех метров завала, мы были вынуждены сложить оружие и в темноте, ощупью, вернуться на то место, на котором впервые услышали грохот обрушившейся породы.
Все молчали.
Только не упасть духом, не растеряться, не показать людям, как я волнуюсь!.. С большим трудом мне удалось взять себя в руки.
— Товарищи, — сказал я, — придется ждать. Надо экономить силы. Может быть, отдохнув, мы сможем продолжать работу. Я уж не говорю, что за это время
Снова наступила тишина. Только сжатый воздух шипел где-то по-прежнему. Но вдруг и шипение прекратилось.
— Что это?! — тревожно воскликнула Светлана. — Вы слышите? Еще обвал… Он перебил и этот шланг…
— Нет, — громко сказал я, — это снаружи выключили компрессор, хотят как-нибудь дать знать, что о нас помнят.
Я оказался прав. Через минуту шипение послышалось снова и потом несколько раз прекращалось и возобновлялось через ровные промежутки.
Я сидел с Трифоновым вплотную, касаясь его тела. И это ощущение близости с Павлом Харитоновичем помогало мне сохранять хотя бы внешнее спокойствие.
— Послушай, — тихо проговорил Трифонов, — что это за история с пьянкой, о которой заявил Крамов?
Вопрос его был столь неожиданным в этой обстановке, что я вздрогнул. После собрания прошли сутки, и мы провели их в напряженном труде, в тревоге. Не было времени поговорить обо всем, что произошло на собрании.
Задай мне этот вопрос Трифонов там, на воле, мне стало бы стыдно. Но теперь его слова даже обрадовали меня — они возвращали к естественной, обычной жизни.
Я вполголоса рассказал ему, как попал в «шайбу» и как оказался у Крамова.
— Почему ж ты не объяснил это на собрании? — спросил Трифонов.
Я пожал плечами.
— Как? Что я мог объяснить? Ведь факт то имел место?
— Вот что, — сказал Павел Харитонович, поезжай завтра в обком к Баулину. Он тебя хорошо помнит. Расскажи о всех своих сомнениях насчет этого Крамова.
— Завтра?! — воскликнула вдруг Светлана и повторила с горькой усмешкой: — Завтра?!
— Ну, послезавтра, — спокойно ответил Трифонов.
Дышать становилось все труднее. В висках стучало, появился звон в ушах. Мне ничего не хотелось — ни говорить, ни двигаться. Губы мои пересохли. С большим трудом я повернулся и прикоснулся лбом к холодной и влажной стене штольни. И в этот момент услышал срывающийся шепот Светланы:
— Андрей, мне плохо…
— Светлана, милая, потерпи, — также шепотом ответил я. — Скоро нас обязательно откопают…
— Может быть… но мы уже будем мертвы.
— Тш-ш!.. Не смей так говорить, — чуть повышая голос, сказал я. — Как тебе не стыдно! Я уверен, с той стороны прошли уже не меньше половины завала.
— Ты уверен,
Она помолчала немного.
— Андрей, мне нечем дышать, — снова услышал я ее шепот.
Я понимал, что ей очень худо. Она не просто боялась, не просто была растерянна, — ей действительно было очень трудно дышать.
— Светлана, родная, потерпи! — просящим тоном, торопливо сказал я. — Ты привыкнешь — и сразу станет лучше…
— Нет, Андрей, нет, мы не выйдем отсюда, я знаю…
— Инженер Одинцова, перестаньте говорить глупости! — неожиданно для самого себя в полный голос оборвал я ее.
Светлана замолчала.
Где-то мерно и тяжело капала вода.
— Вот что, — внезапно громко заявил Трифонов, — надо работать!
— Мышиная возня! — отозвалась Светлана. — Совками и лопатами пройти многометровый обвал? Или нас откопают, или все мы…
— Бросьте! — грубо оборвал ее бурильщик Нестеров. — Вы, барышня, не поп, и хоронить нас рано. Пошли!
Он встал, взял лопату и медленно пошел, волоча ее за собой. Поднялись и остальные. Только Светлана и откатчик Авилов не шевельнулись.
Я встал, подошел к Авилову и осветил его едва горящей лампочкой. Парень тяжело дышал. Губы покрылись белым налетом. На лице выступил пот.
— Авилов, послушай, — сказал я, наклоняясь к нему, — постарайся встать. Надо идти, работать надо, пробиваться отсюда.
— Не выйдем, — точно выдыхая слова, произнес он.
— Выйдем! Я тебе говорю, выйдем! Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Не слушай Одинцову, мы выйдем! Нам всем надо выйти, всех нас ждут важные дела. Чтобы вот так, без боя, сдаться?! Вставай…
И Авилов медленно, пошатываясь, встал.
Все, кроме Светланы, пошли к месту обвала.
Мы снова приступили к работе.
Копали молча, упорно и сосредоточенно. В наших движениях не было беспорядочности обреченных людей, ищущих забытья в бесполезной деятельности. Но люди работали медленно, очень медленно.
И мне на мгновение показалось, что и не было никакого обвала, что в штольне происходит каждодневная, будничная работа людей, решивших как можно скорее прорубить туннель, обогнать западный участок, получить право на сбойку…
Тяжело дыша, мы толкали друг друга; лопаты со звоном сталкивались, высекали искры. Не знаю, сколько времени мы работали так, — час, три, восемь…
Когда обессиленные, измученные люди прекратили наконец работу, в завале образовался узкий коридор.
Из последних сил мы закрепили его деревянными подпорками и пошли к забою отдохнуть хоть немного.
— Светлана! — окликнул я, когда мы вернулись.
Она не ответила. Шаря в темноте, я нащупал ее плечо и склонился над ней.