Год Змея

Лехчина Яна

— Шесть сестёр-княжон, рождённые одной матерью от разных отцов, убили своих нежеланных женихов в ночь после свадебного пира. За это их выслали из Черногорода и заживо закопали в Белой яме, — голос Рацлавы даже не дрогнул — из-за макового молока. — А княгиня поседела от горя и стала первой вёльхой-колдуньей.

Вёльхи знали травы и зелья, крали младенцев и гадали на костях, жили триста зим на глухих отшибах. Когда они умирали, люди закапывали их подальше от деревень и рек, а сердца отдавали зверям. Колдовства вёльхи боялись не только

такие суеверные воины, как Оркки Лис. Все верили, что если вёльха дотронется до оружия, следующий бой станет последним.

— Верно, — согласилась за её спиной воронья женщина. Позже она назовёт своё имя. А ещё позже Рацлаве расскажут, что история Совьон давно обросла легендами. Никто не знал, откуда она пришла и зачем, лишь как-то вечером появилась в Медвежьем зале и положила свой меч под ноги черногородскому князю. Неизвестно, что было дальше. Одни говорили, её заставили сразиться с огромным горным медведем, похожим на того, что скалился со знамён Мариличей. Другие — ей велели дать бой дружинникам, и Совьон одолела всех, кроме княжьего любимца Тойву.

— Нам следует поторопиться.

Рацлава выдохнула и отвернулась от Шестиликого столпа. Потёрла покрасневшие от мороза костяшки пальцев и закуталась в мягкое покрывало — она никогда не касалась такой дорогой ткани. И у неё никогда не было таких платьев — расшитых тонкими нитями, с рядом пуговиц от груди до подола. С длинными, почти до самой земли рукавами. Не было и украшений дороже приданого всех её сестёр.

Совьон шагнула к Рацлаве, но замерла прежде, чем взяла за руку. Она неосознанно протянула пальцы и дотронулась до костяной свирели, висевшей у неё на кожаном шнурке. И тут же осеклась.

— Извини, — Совьон сжала пальцы в кулак. — Это твоя вещь? Она очень… необычная.

Рацлава вздрогнула бы меньше, если бы Совьон раскроила ей грудь и вытащила сердце. Не помогло даже маковое молоко: ладони намокли, а в горле застрял шершавый ком.

— Моя, — выдавила девушка. — Единственное, что мне оставили.

Совьон подсаживала её на большого хрипящего коня, а Рацлава, пусто глядя в заволоченную туманом даль, не понимала, почему кожа воительницы показалась ей мертвенно-холодной. Словно железо.

— До меня доходил слух, что черногородскому воеводе понравилась твоя игра на свирели, — уронила Совьон, ставя ногу в стремя. И заметила, что Рацлава тут же вцепилась в холку грозного вороного. — Видимо, это было правдой.

…Чего пастушья дочь боится больше, чем дракона?

Трудно было найти коня быстрее и выносливей, чем страшный, с отрезанными губами, верный спутник Совьон. Он легко, будто не чувствуя на себе никакой ноши, взобрался на холм, к каравану из повозок и вьючных лошадей — они были нужны не только на случай, если чья-то лошадь охромеет. В горах телега с припасами могла сойти с пути и сорваться в пропасть. Её могло накрыть обвалом. Провизию не стоило держать в одном месте — и так же Оркки Лис думал о сокровищах.

Ещё

в Черногороде Тойву пригрозил отрубить пальцы всякому, кто рискнёт к ним прикоснуться. Но на первой ночной ставке Оркки Лис залезет в телегу и перенесёт часть дани в тюки с едой. Тойву, конечно, узнает об этом следующим утром. И Оркки, конечно, останется с целыми пальцами.

Драконью невесту вернули в её повозку, к старухе рабыне из Пустоши, и предводитель удовлетворённо кивнул Совьон. Молодая женщина задумчиво сжимала и разжимала ладонь, а её вороной конь фыркал и опускал тяжёлые копыта на тонкие, местами пожелтевшие травинки и затвердевшую землю.

— Кто она такая?

— Дочь Вельша с Мглистого полога, — Тойву, подбоченясь, смотрел вдаль. Тем временем Оркки отстал от него, чтобы ехать вровень со своими людьми, и Совьон воспользовалась случаем.

— Что за Вельш?

— Пастух, женившийся на дочке мельника. Он сильно задолжал кому-то в Черногороде — его сыновья приехали расплачиваться и взяли Рацлаву с собой.

Придерживая поводья одной рукой, Совьон погладила клюв беспокойно трепыхнувшегося ворона.

— Зачем её увезли так далеко от дома? Она же слепа.

— Слепа, — согласился Тойву. — Говорят, она сильно заболела, ещё в младенчестве, и потеряла зрение. А дело было в голодную зиму. — На этих словах Совьон прикрыла глаза. — Мать отнесла её в лес, и — нет, не спрашивай меня, почему она выжила. Никто не знает. Девки при княгине щебечут, что к порогу её принесли волки. А Оркки настаивает, что не выдержал кто-то из её семьи.

— Ты не ответил на вопрос, — оправившись, спокойно заметила Совьон. — Зачем братья привезли её в Черногород?

Мужчина вздохнул и запустил пальцы в гнедую конскую гриву.

— Тот купец, которому задолжал пастух с Мглистого полога… Пошли слухи. О том, что в его доме живет девушка и из её свирели песнь льётся, как из соловьиного горла.

— Купец простил Вельшу долг?

— Доплатил, и Рацлава осталась жить у него.

Совьон вскинула широкую рассечённую бровь, хотя и не выглядела слишком удивлённой.

— Её братья были рады.

— О да, — Тойву похлопал коня по шее. — Ведь они этого и добивались. Позже наш старый, закалённый в боях воевода пустил слезу, слушая её. И я тоже её слышал — за ночь до того, как девушка вошла в Божий терем.

Совьон выжидающе смотрела на него, и предводитель невесело рассмеялся.

— Я, — Тойву облизнул губы, — остался разочарован. Красиво, но не настолько, чтобы сойти с ума. Уверен, в одном только Черногородском княжестве можно найти сотню куда более искусных пастушков. — Он криво улыбнулся и продолжил вкрадчивым полушёпотом: — Так скажи мне, Совьон, кого мы везём Сармату? Одарённую деву или ведьму?

Повисло молчание, и наконец Совьон покачала головой.

— Я не знаю, — ответила она. — Я не знаю… Драконья невеста не ведьма и, похоже, не слишком одарена, но…