Годунов. Последняя кровь

Бубенников Александр Николаевич

Однако судьба князя Пожарского и митрополита Кирилла (Завидова) и русской истории Смуты распорядилась совсем иначе: не быть «воеводе и князю Дмитрию Михайловичу Пожарково-Стародубскому» вторым после Годунова избранным царём на Земском Соборе, а владыке Кириллу не взойти на патриарший престол избранным патриархом Московским…

Четыре месяца пробыл Пожарский в Ярославле в своих тяжёлых думах и сомнениях насчёт казаков, в первую очередь войска князя Дмитрия Трубецкого, а потом уже войска атамана Заруцкого. О размышлениях и сомнениях князя насчёт своего союзника-соперника Трубецкого чуть позже.

Много было посланий Пожарскому в Ярославль за эти

четыре месяца из Троице-Сергиевого монастыря: торопили оттуда архимандрит и монахи князя-воеводу, даже укоряли и, чего там говорить, распекали его за медлительность и излишнюю осторожность. Словно догадывались мудрые всезнающие монахи о тяжких размышлениях и сомнениях человека со знаковым титулом «воеводы и князя Дмитрия Михайловича Пожарково-Стародубского». Вряд ли кто в то время на Русской Земле догадывался о мотивах излишне долгого выжидания Пожарского, так понимающего воинственную непокорную душу русского воина, вряд ли кто полностью был на стороне полководца, ведь были скрыты и не оглашались мотивы выжидания войск второго ополчения в Ярославле. А Пожарский выжидал до поры до времени, чтобы собрать побольше рати и средств на московский поход, чтобы утихли вечные «русские распри и споры между начальными людьми о старшинстве». Ведь для того чтобы утихомирить своих военачальников и даже десятников войска, Пожарскому приходилось прибегать к помощи духовных лиц и даже ставшего ему очень близким по духу владыки Кирилла, митрополита Ростовского и Ярославского (с незримым, потенциально возможным жезлом в руках будущего патриарха Московского).

Только все планы Пожарского и владыки Кирилла рухнули в июле 1612 года, когда они узнали, что на Москву, прорываясь к Кремлю, движется сильное польское войско гетмана Ходкевича. Выступать раньше времени на поляков, идти в Москву, чтобы делить плоды победы второго ополчения вместе с казаками Заруцкого и Трубецкого первого ополчения, – это означало погубить план спасения Московского государства, признав значимость, законность, вклад в русскую победу над польскими врагами одних казаков-разбойников.

Пожарскому было ясно, что воровские казаки-разбойники Заруцкого и Трубецкого как сейчас, так и дальше, потом, будут источниками смут и потрясений счастливо-спокойного, долгого и деятельного существования Московского государства. Только при полном понимании этой ситуации, войску второго ополчения под началом Пожарского и при духовном кормлении владыки Кирилла нельзя было дальше «ждать у бурного моря истории хорошей погоды». Излишнее ожидание могло ассоциироваться с трусостью, равнодушием к человеческой жизни, а то и с бездушием, что могло раз и навсегда скомпрометировать вождей народного ополчения.

Узнав о походе гетмана Ходкевича на Москву, на подмогу полякам и коллаборантам в Кремле, многие казачьи атаманы из первого ополчения подмосковных лагерей войск Заруцкого и Трубецкого стали писать слёзные послания в Ярославль главному воеводе Пожарскому с просьбой о помощи и спасении православных христиан. С аналогичной просьбой на имя владыки Кирилла и воеводы Пожарского обратились монахи Троицкой обители. В Ярославль оттуда срочно выехал знаменитый келарь Авраамий Палицын, который долго и слёзно уговаривал Пожарского, Минина и владыку Кирилла, находящегося в душевной близости с князем, выступить на польского гетмана.

Из всех зол в своих тяжёлых размышлениях и сомнениях надо было выбирать наименьшее зло, и «воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарково-Стародубский» приказал второму ополчению

готовиться к военному походу на Москву… Почему же Пожарский больше боялся даже символических отношений с князем Трубецким, чем с атаманом Заруцким? Почему больше всего тревожных мыслей и сомнений в правильности своих действий с Трубецким было у славного полководца?

А вот почему: во втором ополчении Пожарского практически не было соединений казаков, конечно, были казаки-одиночки, и то без роду и племени, с древними позабытыми родовым корнями. Только на своём веку воину Пожарскому удалось повидать и познать удаль и сноровку казаков, их лихость и смелость в бою. И при этом у того же Пожарского, к счастью или несчастью его, не было в жизни никаких попыток обратиться напрямую к казакам Дона и Урала, призвать их в своё ополчение, бывшее в основном, если не целиком, земским дворянским.

Только во время долгих бесед в Ярославле с владыкой Кириллом тот рассказал Пожарскому удивительные сведения, которые когда-то сам почерпнул в бытность его монахом и архимандритом в Троицкой обители, когда волей первого самозванца Филарет Романов сместил его с Ростовского стола. Так вот главной заслугой Трубецкого, позволившей тому в Тушино получить чин боярина и возглавить «воровскую боярскую думу», стало то, что впервые он обратился с призывом к казакам Дона и Яика на Урале. Много или не очень много пришло казаков к Трубецкому до Тушино и в Тушино, это неизвестно, но сам призыв к казакам Трубецкого сильно понравился «тушинскому вору, царику», и бешеная карьера первого тушинского боярина состоялась там, он стал главным любимцем «царика».

Только в Троице владыка Кирилл услышал и об опасности призыва князя Трубецкого из Тушино к донским и уральским казакам для первого ополчения, где Трубецкой стал одним из трёх равноправных вождей вместе с Ляпуновым и Заруцким. И тогда на призыв Трубецкого из донских и уральских степей в Москву пришли уже не десятки и сотни, как раньше, до Тушино, а тысячи хорошо вооружённых и обученных казацких воинов, это стало движущей силой первого ополчения. Потому, что у Заруцкого поначалу было больше казаков-разбойников, но по воинскому мастерству, выучке они значительно уступали призванному контингенту Трубецкого.

А лично от владыки Кирилла Пожарский узнал, что при Лжедмитрии Первом князь Дмитрий Трубецкой с усердием исполнял обязанности банщика или «мовника» на церемонии «хождения в мыльню» государя-самозванца «Дмитрия Ивановича» после его пышного бракосочетания с царицей Мариной Мнишек. А потом, после убийства самозванца во время восстания Шуйского, князь Трубецкой, не получив продвижения в бояре от «полуцаря», покинул Шуйского и «перелетел» в лагерь «тушинского вора», где за первый призыв-созыв казаков к «царику» получил от него и титул первого боярина и главы тушинской боярской думы.

Иногда чернел лицом Пожарский, вспоминая, что не сделал он карьеры при первом и втором самозванцах, оставаясь долго в стольниках и в подчинении в воинских походах у юного полководца Скопина-Шуйского, получившего от Лжедмитрия Первого титул «Великого Мечника»…

Отдав уже приказ ополчению о подготовке похода на гетмана Ходкевича, признался Пожарский в их последней беседе в Ярославле владыке Кириллу в своей излишней скромности, говоря как на духу митрополиту с явной самоиронией:

– Вот был у нас в Москве такой мощный столп, как князь Василий Васильевич Голицын, – все бы его держались, а я к такому великому делу не придался ему… Меня ныне к этому делу приневолили бояре и вся земля…