Годы без войны (Том 2)
Шрифт:
– Ты где был?
– весело и с укором как будто кричала она мужу.
– Я звонила тебе.
– Мы заседали на форуме. На форуме!
– слышалось в ответ из гостиной.
Жизнерадостная, с раскрасневшимися от мороза щеками и желанием тут же приступить к делу, ради которого пришла и которое состояло в том, чтобы поддержать Наташу и Сергея Ивановича в трудную для них минуту накануне суда над Арсением (ей казалось, что и муж ее с этой же целью был теперь здесь), она спросила о Наташе и, поняв по молчаливому взгляду мужчин (и Никитичны, бывшей тут же), что они сами в недоумении, прошла к зеркалу и стала поправлять волосы. Она сделала лишь то, что необходимо и привычно было для
– Ты что пришла?
– не выдержав, все ж спросил он у жены.
– Как, ты разве забыл?
– В глазах ее, в то время как она повернулась от зеркала, было то искреннее удивление ("Мы же договорились быть сегодня здесь, у Коростелевых, как же ты не помнишь?"), что слов было уже не нужно, чтобы понять это.
Она еще с минуту стояла возле зеркала, а когда закончила свой туалет, Кирилл все так же со сморщенным лицом прохаживался по комнате, а Сергей Иванович, видом своим говоривший, что ему все равно, что происходит вокруг него, продолжал сидеть на диване. Он был в том же костюме, в каком ездил к адвокату, в той же рубашке и том же галстуке с крупными синими и серыми полосами, из рукава пиджака выглядывал протез в перчатке, и сочетание торжественности, протеза и угрюмого лица, на что Лена сейчас же обратила внимание, словно бы остудили ее намерения.
Как ни старалась она проникнуться сочувствием к Сергею Ивановичу, как ни убеждала себя, что он не повинен в развале семьи и что - просто так сложились обстоятельства, но первое впечатление, когда он, вернувшись из Мокши без руки и без жены, зашел к ним, больничные рассказы Юлии (еще до отъезда Коростелевых в деревню), из которых выходило, что на Сергее Ивановиче все же лежала вина, и свои, накладывавшиеся на эти впечатления и рассказы отношения с Кириллом, который с годами становился все нетерпимее к возражениям, вызывали в ней не то чтобы неприязнь, но какое-то скрытое чувство брезгливости к Сергею Ивановичу. На мгновенье она вновь ощутила это чувство и, забыв, для чего здесь и о той своей роли покровительницы над остатком семейства Коростелевых, какую взяла на себя и которую нравилось выполнять ей, отвернулась от мужчин и направилась к Никитичне.
– Пойдем-ка лучше к тебе, - сказала она, уводя за собой родственницу по мужу и не давая ей (из женской солидарности)
оглянуться на мужчин, остававшихся в гостиной.
– Ну рассказывай, что тут у вас происходит, где Наташа? О господи, опять вареники! Ты о чем думаешь?
– увидев разложенные на листах те самые вареники с картошкой и луком, которые, по словам Никитичны, так любили Сергей Иванович и Наташа, воскликнула Лена, и это новое, на что переключилось ее внимание (и о чем было легче вести разговор), сейчас же заняло ее.
– Нет, о чем ты думаешь, го-осподи, от одного вида их воротит. На сливочном?
– спросила затем, определив по цвету и запаху остатков картофельного пюре, что Никитична
– Терпеть не могу на постном.
– А им в охотку, - сказала Никитична.
– Воду грела?
– Вон в кастрюле.
– Так чего же стоим, давай варить. Где у тебя фартук?
– Да уж я сама.
– Ничего, ничего, посиди, не хуже сумею.
– И Лена принялась топтаться у плиты, то есть занялась тем делом, которым, вопервых, было привычно заниматься ей и которое, во-вторых, освобождало от необходимости думать.
Пока закипала вода и опускались и варились вареники, разговор все же опять зашел о Сергее Ивановиче, Наташе и предстоявшем суде над Арсением, и Никитична, вполне осведомленная в делах коростелевской семьи, рассказала Лене все, что знала.
– Сам-то мучается, - сказала она о Сергее Ивановиче, - а Наташа - дрянь девка. Нехорошая, нехорошая, - несколько раз повторила она.
– То помирится с отцом, то опять - хвост трубой, а он - человек же, можно ли так?
– Сам хорош.
– Мы все хороши, а так-то не по-людски, нет, я уже думала.
Смотри кабы не переварить, - проговорила она, подойдя к плите и близоруко наклонившись над кастрюлей.
– Я погляжу, а ты зови.
Лена вышла в гостиную.
– Кирилл, Сергей Иванович, - позвала она.
– Ужинать, все на столе.
Щеки ее (теперь уже от плиты, от пара) были опять раскрасневшимися. Фартук она держала в руках. Брезгливость ее к Сергею Ивановичу (и к мужу, к которому заодно будто испытывала она) прошла, она вновь выглядела деятельной и устремленной.
Мужчин надо было успокоить, то есть накормить (что бессознательно понимала Лена), и она кроме слов, которые говорила им, кроме интонации, какую придавала голосу, чтобы расположить их, весело, всем лицом, улыбалась им.
– Кирилл, Кирилл, - более к мужу обращалась она.
С безразличием, с каким Сергей Иванович все это время сидел на диване, он встал и пошел на кухню. Вслед за ним вошел на кухню Кирилл, и Лена, суетясь и выполняя тем свой долг, ради которого была здесь, принялась усаживать мужчин. Мужу, пока пододвигала ему стул и ставила перед ним тарелку, успела несколько раз укоризненно шепнуть: "Забыл, что ли, для чего пришли? Повеселей надо, ты же тоску наводишь", - и Кирилл, пересиливая себя, сначала улыбнулся, потом, когда блюдо со скользкими, окутанными паром варениками было поставлено в центре стола, весело воскликнул: "Ба-а, какая прелесть!" Потом, хитровато-весело подмигнув Никитичне, проговорил:
– А не пропустить ли нам по рюмочке под это дело, а?
– Ол покосился на Сергея Ивановича и опять подмигнул жене и Никитичне.
– Ну как? Есть что-нибудь?
– Он невольно, от одного только сознания, что выпьет и хорошо закусит теперь (что было для него важным элементом его жизненных потребностей), приходил в свое обычное состояние, когда ему казалось, что грусть есть в мире лишь потому, что люди не умеют быть веселыми. Великолепно, великолепно, - проговорил он, увидев в руках Никитичны графин с водкой, который она ставила на стол перед ним.
– Ну не будем вешать носа, - как только было налито в рюмки, сказал Кирилл, поднимая свою и приглашая Сергея Ивановича сделать то же. В это время в коридоре, у входных дверей, раздался звонок.
– Наташа! воскликнул он.
Хотя все ждали этого звонка, но он прозвучал так неожиданно, что все насторожились. Сергей Иванович даже как будто переменился в лице. Он хотел было поставить рюмку и пойти открыть дверь, но Никитична опередила его.
– Да уж сидите, сама, - сказала она и своею неторопливою, крестьянскою походкой вышла из кухни.