Годы испытаний. Честь. Прорыв
Шрифт:
– Ну а дальше как?
– Что дальше? Ну, принудиловку дали мне за хулиганство… А Матрену свою я все-таки отвоевал!
Миронов облегченно вздохнул: не переживают его бойцы отмену отпуска в город.
Тем же вечером Канашов был срочно вызван к начальнику политотдела дивизии.
Поздоровавшись с Канашовым за руку, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин вдруг стал подчеркнуто официальным. Это был седоватый человек с бледным лицом.
– До меня дошли слухи, товарищ подполковник, что вы слишком увлекаетесь иностранными
– Иностранные журналы читаю.
– Ну и о чем там пишут? – В интонации прозвучала легкая насмешка.
Канашову захотелось ответить резко: «Почитайте, если вас интересует». Он не терпел эту манеру разговора – допросом.
– О многом, – ответил он уклончиво.
– Ну а можно поконкретней?
– О взглядах на современную войну, о тактике, стратегии, военной технике…
В холодноватых глазах комиссара вспыхнули недобрые огоньки. Но он погасил их. Широким жестом пододвинул Канашову пачку «Казбека».
– Прошу вас.
Канашов отодвинул коробку и закурил свои.
– Насколько мне известно, к нам в дивизию не поступают такие материалы… Где же вы их достаете?
– Мне присылает товарищ бывший преподаватель академии, ныне полковник в отставке. К слову сказать, они не секретные.
– Любопытно… Но что же все-таки привлекает вас в этих журналах? Говорят, вы хорошо знаете немецкий язык?
– Товарищ полковой комиссар, я читаю их, выполняя приказ наркома обороны. Он требует знать языки наших вероятных противников. Немецкий язык я действительно знаю.
Полковой комиссар взглянул недоверчиво.
– Приказ наркома… – произнес он, как бы вспоминая. – Да, но я не припомню, чтобы нарком обороны приказывал усиленно пропагандировать среди наших командиров взгляды иностранных военных специалистов. Вы уж чрезмерно старательно, подполковник, выполняете этот приказ. Только прибыли к вам в часть молодые лейтенанты, вы тут же заставили их переводить статьи из немецкого военного журнала.
Канашов вскочил со стула. Глаза его заблестели.
– Вы забываете, о чем говорите!..
– Сядьте немедленно, подполковник. Слушайте старших. Вам дают полезные советы, а вы ведете себя, как нервная барышня. На языке политики ваши действия можно расценивать как преклонение перед иностранщиной. Вы потеряли ориентацию. Вы, коммунист, всегда должны помнить об этом.
– Да, коммунист, – упрямо кивнул головой Канашов, продолжая стоять.
– У вас потеряно партийное чутье, вы не осмысливаете критически окружающие явления. И это произошло потому, что все напечатанное в буржуазных журнальчиках вы глотаете без раздумья… Мы били зарубежных врагов с их военными теорийками и доктринами. И в дальнейшем будем бить. Пусть только сунутся. Это вам ясно?
– Давно ясно.
– Видно, не совсем ясно, если у подполковника проскальзывают нотки сомнения в нашей мощи.
– Это ложь! – Сжав кулаки, Канашов сурово взглянул на комиссара.
– Нет, правда. Вы уже договорились до этого. И если потребуются свидетели и доказательства, представим.
У Канашова мелькнула мысль: «Неужели это Шаронов?» Канашов как-то в разговоре сказал ему, что надо поменьше шуметь о непобедимости нашей армии, побольше работать, чтобы армия была действительно непобедимой. Тогда
– Советую вам, товарищ подполковник, хорошенько подумать над этим. – И Коврыгин вдруг неожиданно спросил: – А что произошло у вас с женой?
Канашов поднял удивленный взгляд.
– Да вот нелады из-за дочери. Требует отправить ее и платить алименты. А отправлять мне ее некуда… Чего же это я родную дочь по белу свету скитаться пущу?
– Не знаю, как там у вас обстоят дела, но не забывайте, что мы с вас спросим в партийном порядке. Нельзя так себя вести. До меня дошли слухи, что вы рукоприкладством занимаетесь… Подтвердятся факты – вам несдобровать. И потом, дочь надо воспитывать. Вы за нее в ответе. Ведь это безобразный случай – ссора с собственной матерью из-за каких-то денег…
– Не мать она ей, а мачеха. И потом все это враки, – отрезал Канашов.
– Разберемся, товарищ подполковник… Но уже сам случай больно постыдный… Жена приходит ко мне и просит выделить ей комнату. Бедной женщине невозможно жить с вами в одной квартире. Относиться так к образованной и культурной женщине!..
– Не всем образование и культура на пользу. Послушали бы ее культурную речь на кухне. Любого извозчика словом перешибет. Соседям в глаза стыдно глядеть…
– Не знаю, не знаю. Но вот вы не пришли к нам в политотдел, а она пришла вся в слезах, лица на ней нет, платье изорвано…
– Артистка – это всем известно. Артистка не столько по профессии, сколько в жизни… А мне, кроме как на самого себя, не на кого жаловаться. Действовать надо…
– Действуйте, – прищурился Коврыгин, – да только глядите, не наломайте дров.
Глава седьмая
Казалось, с нового, тысяча девятьсот сорок первого года счастье отвернулось от Канашова. Началось с бесконечных ссор жены и дочери, а вскоре перекинулось и на его служебные дела. То на посту, охраняя стог, закурил часовой и сжег несколько тонн сена, то боец попал в прорубь и пошел ко дну, то в складе боеприпасов оторвало пальцы технику, неправильно обращавшемуся с запалом гранаты.
Жена жаловалась всем, что из-за семьи и домашних забот гибнет ее талант, и Канашову все ясней становилось, что его жена – чужой ему человек.
Резко ухудшились отношения и с начальством.
Русачев любил поучать подчиненных, и командиры полков, зная его слабость, по любому поводу бежали к нему за «советом». И у комдива сложилось твердое мнение: все, что делается разумного и полезного в дивизии, это благодаря его умелому руководству. А Канашов был прямым человеком. Он не умел льстить и бывал у Русачева лишь в тех случаях, когда дело, которое надо было решить, выходило за границы власти, предоставленной ему положением и уставами. И командир дивизии стал проявлять к нему явную неприязнь, считая Канашова гордецом и зазнайкой.