Годы огневые

Кожевников Вадим Михайлович

Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:

— Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолет? Будешь сидеть на воздухе в чистоте и аккуратности. А то верно: какое безобразие, человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать.

Елшгн обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:

— Ты, Лопухов, меня не задевай. Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал.

Лопухов

плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:

— Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. — Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, заявил:

— Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.

Елкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжелую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал. Но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку:

— С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю: с высокой вышки.

К костру подбежал, зажац под мышками озябшпе ладони, худенький молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь сизые, опухшие, в ссадинах руки, звонко пожаловался:

— Четвертый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит — тяну, тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах — и нет струны.

Взглянув на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:

— Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.

Лопухов сощурился:

— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.

— Так, Василий Егорович, — взволновался бульдозерист, — я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.

— Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, — без улыбки произнес Лопухов.

Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.

Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:

— А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. — Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: — В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. — И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: — Там ей тепло будет, даже жарко.

— Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, — заметил Лопухов.

Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:

—

Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.

— Вот что значит полное среднее образование, — громко рассмеялся бульдозерист. — Все знает.

Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.

— Считаю твой смех неуместным, — нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. — И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.

— Ух ты, какая строгая! — заступился за паренька Лопухов. — А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что — не коммунистический показатель?

Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:

— Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.

— Выходит, ты неполноценный? — Лопухов уставился на паренька. — Или отлыниваешь от чего? — И потребовал строго: — А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.

Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:

— Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…

— Ну и как? — осведомился Лопухов. — Получается? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?

— Вы, Василий Егорович, — вежливо сказал паренек, — автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.

— Значит, не подхожу?

Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

— Значит, пока нет.

— Формалист ты!

— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнес паренек.

— А себя небось зачислишь?

— Вовсе нет, во мне пятно есть.

— Это какое же такое пятно?

Паренек махнул рукой, попросил Зину:

— Скажи. — Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: — Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

— Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из–за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

— Что ж ты так?

— Я испугался.

— Испугался? Бульдозерист, он, все равно что танкист, должен быть смелым.

— Я смерти не боюсь.

— А прораба, выходит, больше смерти испугался.

— Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, — попросила девушка, — мы его и так сильно критиковали. И он ужасно все сильно переживал.