Годы решений
Шрифт:
Но кто же все-таки одержал победу в мировой войне? Конечно же, ни одно государство – ни Франция, ни Англия, ни Америка. И не белые рабочие. Они больше всего заплатили за нее, сначала кровью на полях сражений, а затем и жизнью в условиях экономического кризиса. Они стали самой большой жертвой своих вождей, погубивших их в своих целях. Войну выиграл рабочий вождь. То, что во всех странах называется рабочей партией или профсоюзом, в действительности является профсоюзом партийных чиновников, бюрократией революции, захватившей власть и управляющей сегодня западной цивилизацией. Она вела «пролетариат» от одной забастовки к другой, от одной уличной схватки к другой, и сама продвигалась от одного опустошительного парламентского постановления к другому благодаря собственной власти или из-за страха перед побежденной буржуазией. После 1916 года правительства всего мира быстро попали в зависимость от рабочих вождей и должны были выполнять их приказы, если не хотели быть свергнутыми. Они были вынуждены терпеть или сами осуществлять безжалостное вмешательство в структуру и смысл экономической жизни. А оно осуществлялось целиком в пользу труда низшего уровня, простейшего ручного труда, в форме безмерного повышения его оплаты и сокращения рабочего времени, а также в форме разорительных налогов на оплату труда управленцев, налогов на старую семейную собственность, на ремесло и сельское хозяйство. Общество было ограблено. Это было
Равновесие было нарушено, и здание рухнуло. В этом и заключалась цель европейского большевизма, открыто провозглашаемая в течение десятилетий. Таким образом, экономическая катастрофа являлась тактическим успехом, о чем рабочий класс не подозревал и к чему не стремился. Впрочем, этот крах «капитализма», «страшный суд» над буржуазией, описанный уже после 1848 года и с воодушевлением воспетый Бебелем, должен был автоматически привести к долгожданной диктатуре пролетариата, то есть его творцов и вождей.
Но разве это не стало действительностью? Даже если совершенно отбросить Москву, разве профсоюзная республика в Германии была чем-то иным? И разве не является экономический, бюрократически управляемый социализм господствующим идеалом национальных рабочих партий Германии, Англии и даже Италии? И разве не лежат на развалинах мировой экономики творческие дарования, носители частных экономических инициатив, ставшие жертвой этой диктатуры? Знаток экономической жизни, хозяйственник был вытеснен партийным вождем, который, ничего не понимая в политике, хорошо разбирается в демагогической пропаганде. В качестве бюрократа он распоряжается экономическим законодательством, которое пришло на смену свободному решению экономической мысли, и руководит бесчисленными комитетами, арбитражными судами, конференциями, министерскими бюро, как бы ни назывались формы его диктатуры, - даже фашистским министерством корпораций. Он стремится в экономике к государственному капитализму без частной инициативы, к плановому хозяйству, что в принципе означает одно и то же, а именно – коммунизм. Даже если вместе с предпринимателем пострадает сам рабочий, в любом случае профессиональный «вождь рабочих» получает в свои руки долгожданную власть и может осуществлять месть подонков в отношении людей, которые волею судьбы, одарившей их талантами и выдающимися способностями, были призваны смотреть на вещи сверху и руководить.
Я прекрасно понимаю, что большинство людей с отвращением откажется признать, что тот непоправимый крах всего, что создавалось веками, произошел умышленно и является результатом целенаправленной деятельности. Но это так, и это можно доказать. Эта деятельность началась, как только профессиональные революционеры поколения Маркса поняли, что в Северо-Западной Европе важнейшей частью экономической жизни становится связанная с углем индустрия. От нее зависело само существование целых наций, значительно увеличившихся количественно. В Англии это уже произошло; в Германии на это надеялись, и доктринеры, рассматривавшие мир через схему «буржуазия – пролетариат», считали чем-то само собой разумеющимся, что похожий процесс должен произойти повсюду. Но как обстояло дело в Испании и Италии, где не было угля, даже во Франции, не говоря уже о России [235]? Стоит только удивляться, сколь узок был и остается горизонт этих теологов классовой борьбы, так что до сих пор это оставалось почти незамеченным. Включали ли они в область своей экономической критики и предсказаний Африку, Азию и Латинскую Америку? Была ли у них хотя бы одна мысль о цветных рабочих тропических колоний? Осознавали ли они, почему этого не случилось и не могло случиться? Они говорили о будущем «человечества», но вместо того, чтобы окинуть взглядом всю планету, уставились на пару европейских стран, государство и общество которых они стремились разрушить.
Но тогда они поняли, что своей цели можно достичь, если уничтожить жизнеспособность промышленности; и планомерное наступление на нее началось с попытки воспрепятствовать ее организованной деятельности. Это произошло, когда в противоположность руководящей работе предпринимателей, изобретателей и инженеров [236], была насильственно сокращена продолжительность рабочего дня для наемного труда на фабриках и вначале только на них.
В XVIII веке, в соответствии с общей привычкой к труду у северных крестьян и ремесленников, она составляла более чем двенадцать часов, без всякого законодательного установления. В начале XIX века она была ограничена в Англии двенадцатью часами. Около 1850 года она еще больше сокращается в результате принятия Закона о десятичасовом рабочем дне [237], против чего ожесточенно выступали и сами рабочие [238]. Когда закон окончательно вошел в силу, он превозносился в революционных кругах как победа рабочего класса и – по праву – как «сковывание промышленности». Полагали, что тем самым ей нанесен смертельный удар. С этого времени профсоюзы всех стран принялись со все большим нажимом бороться за дальнейшее сокращение продолжительности рабочего дня для всех получателей заработной платы. В конце века она составляла девять, а в конце мировой войны — восемь часов. Сегодня, когда мы приближаемся к середине XX столетия, сорокачасовая рабочая неделя является минимумом революционных требований. Поскольку одновременно все строже осуществляется запрет на работу по воскресениям, то в результате каждый может поставить своего товара под названием «труд» лишь вполовину от изначального, возможного и естественного количества. Тем самым «рабочий», который согласно марксистской религии является единственным тружеником, в значительной части против своей воли стал тем, кто работает меньше всех. Какая еще профессия связана с такой малой отдачей сил?
Это происходило с использованием стачки как средства борьбы в скрытой, медленно действующей форме. Она обрела смысл только тогда, когда цена за «товар», недельная зарплата, не только не сократилась, но стала постоянно увеличиваться. Теперь «стоимость», то есть реальная стоимость вложенного работником труда не является самостоятельной величиной. Она вытекает из органического целого промышленного труда, в котором более важную роль играют изначальный замысел, труд по организации и управлению процессом, подвозу сырья, реализации продукции, продумыванию расходов и прибыли, помещений и оборудования, а также по поиску новых возможностей. Общий доход зависит от уровня и способностей голов, а не рук. Если нет дохода, продукт не продается, то и ручной труд был задействован понапрасну и собственно вообще не может быть оплачен. Так обстоит дело в случае крестьянина и ремесленника. Но благодаря деятельности профсоюзов почасовая оплата ручного труда была изъята из целостного организма. Она определяется партийными вождями, а не рассчитывается хозяйственным руководителем, и если тот не соглашается и не может согласиться на нее, то начинается ее продавливание путем забастовок, саботажа и давления на парламентские правительства. Если соизмерять ее с доходами от крестьянского и ремесленного труда, то в течение века она выросла во много раз. Доходы каждого занятого в экономике зависят
Сегодня, когда с момента возникновения теории классовой борьбы прошло почти более века и уже никто не верит в нее по-настоящему, сомнительно, чтобы эти вожди еще осознавали ту цель, ради которой когда-то возникла и началась эта разрушительная деятельность. Но в их среде бытуют уже устаревшие традиции и методы, согласно которым они должны постоянно добиваться сокращения рабочего времени и увеличения оплаты труда. Это является доказательством их способностей в глазах партии. И даже если сегодня забыт первоначальный догматический смысл и утрачена вера, тем не менее, продолжаются действия, которые теперь объясняются иными «причинами» - новыми средствами агитации, обнаружением новой вины капиталистов перед рабочим классом.
Когда-то учение о «прибавочной стоимости» господствовало над неразвитым мышлением масс: общая прибыль промышленного производства приравнивалась к стоимости ручного труда рабочих и должна была распределяться между ними. То, что руководитель производства вычитывал из нее на содержание заводов, оплату сырья, оклады и проценты, то есть собственно «прибавочная стоимость», считалось воровством. Руководители, изобретатели, инженеры вообще не работали, во всяком случае, интеллектуальный труд, рассматривавшийся как один из видов безделья, не имел слишком высокой стоимости. Это была та же самая «демократическая» тенденция, которая презирает и пытается уничтожить качество труда и позволяет учитывать лишь его количество, в том числе и при оценке ручного труда – нужно было устранить «аристократическое» различие в труде обученного и необученного рабочего. Сдельная работа и более высокие результаты клеймились как предательство «дела». Именно это и было, начиная с 1918 года, осуществлено в Германии. Все эти меры исключили конкуренцию между рабочими, задушили стремление к усовершенствованию и тем самым понизили общий результат. Московская практика сегодня показывает, что в их основе лежал нигилизм, воля к уничтожению. Но, как только «цель» была достигнута, там повсеместно вернулись к состоянию 1840 года: длительное рабочее время, мизерные заработки, самая большая в мире – больше чем в Америке – разница в оплате обученного и необученного труда и найм на работу иностранных инженеров. Своих собственных уничтожили за то, что согласно учению «Коммунистического манифеста», они лишь эксплуатировали рабочих, при этом ничего не делая. Их научились ценить, когда было уже поздно.
Мнение, согласно которому рабочему положено платить «полную стоимость» его труда, приравненную к общей прибыли всего предприятия – то есть остаток теории – сохраняло свою силу до конца столетия. Тем самым была признана, по меньшей мере, естественная граница требований повышения заработной платы. Наряду с этим и помимо этого, примерно с семидесятых годов начал развиваться совершенно нетеоретический метод вымогать оплату труда посредством политического давления рабочих организаций. Теперь речь больше не шла о сдерживающих мерах, с помощью которых экономическая жизнь ограничивает эксплуатацию одного класса другим, но уже об ограничении политической, парламентской и революционной власти. На рубеже столетий почти во всех «белых» странах, особенно в Германии после 1918 года, наряду с конституционным правительством существовало незаконное, но могущественное правительство профсоюзов всех видов, важнейшей задачей которых была подкормка своих избирателей посредством повышения заработков. Это право они покупали у «буржуазных» сил ценой разрешения на управление. «Голос рабочего класса», которым оперировали партийные вожди, стал решающим для всех решений парламентского правительства. Так возникло явление политических зарплат, для которых не существовало естественных, экономических границ. Оплата по тарифам, гарантированным государством, была установлена партией, а не рассчитана экономически. Контроль профсоюзов над тарифами стал правом, которое не решалась затронуть или поставить под сомнение ни одна буржуазная партия или правительство. Политическая заработная плата очень быстро превысила «полную стоимость труда». Она оказалась страшнее конкуренции и перепроизводства, так как лишила экономику «белых» стран чувства самозащиты и самосохранения и поставила на тот путь развития, который в итоге привел к наблюдаемой нами сегодня катастрофе мировой экономики. Такой большевизм в оплате труда вместе с забастовкой, саботажем, выборами и правительственными кризисами высосал из экономической жизни наций – и не только Германии — столько крови, что нужно было в бешеном темпе попытаться восполнить эти потери любым мыслимым образом.
Необходимо учитывать все, что относится к понятию политической заработной платы, чтобы измерить давление ее диктатуры на экономическую жизнь народов. Оно выходит далеко за пределы выплаты денег и охватывает заботу обо всем существовании «рабочего», которая снимается с него и взваливается на кого-то «другого». «Рабочий» превратился в пенсионера общества и нации. Каждый человек, как и любое животное, должен или противиться непредсказуемой судьбе, или смириться с ней. Каждый имеет свои личные заботы, он должен нести полную ответственность перед собой и осознавать необходимость принимать собственные решения при всех опасностях для себя и собственных целей. Никто не думает о том, чтобы за чужой счет защитить крестьян от последствии неурожаев, эпизоотии, пожаров и трудностей с реализацией продукции, равно как и ремесленников, врачей, инженеров, купцов и ученых – от опасности разорения и профессиональной непригодности вследствие недостаточных способностей, болезни или несчастного случая. Каждый должен сам и за свой счет решать, как справиться со своими проблемами, он должен отвечать за последствия или же идти просить милостыню, или выбрать по своему усмотрению какой-нибудь иной конец. Такова жизнь. Тяга к застрахованному существованию – от старости, от несчастного случая, болезни и безработицы, то есть от судьбы во всех мыслимых формах ее проявления, — признак упадка жизненных сил, — возникнув в Германии, каким-то образом проникла в мышление всех белых народов. Тот, кто попал в беду, зовет на помощь других, не пытаясь помочь самому себе. Но существует различие, характеризующее победу марксистского мышления над изначальным германским индивидуалистическим инстинктом радости ответственности, личной борьбы с судьбой, «amor fati» (любовь к судьбе– лат.). Каждый пытается собственными решениями и собственными силами избегать непредвиденного или противостоять ему, лишь только «рабочий» избавлен от подобных решений. Он один может исходить из того, что другие будут за него думать и действовать. Дегенеративное воздействие этого освобождения от больших забот, которое заметно у детей из богатых семей [239], охватило весь рабочий класс именно в Германии: как только возникала какая-нибудь нужда, на помощь призывали государство, партии и общество, в любом случае, «других». Разучились принимать собственные решения и жить под тяжестью подлинных забот.