Годы странствий

Чулков Георгий Иванович

— Я домой не хочу, — сказала Шурочка. — У меня хозяйка сердитая. Я ей должна.

Шурочка помолчала.

— А к вам нельзя?

— Я очень рад, — пробормотал Веня. — Только у меня одна комната… Ничего, впрочем. Вы ложитесь. Я погулять пойду. Я, знаете ли, очень люблю на рассвете гулять.

— Нет уж, это несправедливо будет, — засмеялась Шурочка. — Мы уж как-нибудь устроимся… Вам тоже спать надо… Вон у вас под глазами круги какие…

Мотор остановился. Веня робел. Он в первый

раз возвращался домой с женщиною. Невидимая рука отворила дверь, и парочка поднялась по витой деревянной лестнице на четвертый этаж, где жил Веня. В комнате у него был беспорядок. От утренних лучей — окно выходило на юго-восток — все линии были четкими и определенными: как будто все предметы были обведены углем по краям и граням. Это была комната, похожая на все комнаты старых отелей. Ампирные часы на камине, широкая кровать красного дерева, занимавшая почти всю комнату, пара старомодных кресел и мольберт, повернутый к стене, — вот и все, что в ней было.

— У вас здесь хорошо, — сказала Шурочка, оглядываясь на кровать. — Как я спать хочу, однако…

— Вот ложитесь, а я уйду сейчас.

— Ах, глупости какие! Отвернитесь только, пока я разденусь, а то меня всю шампанским облили, просто беда. Я в одеяло завернусь…

Веня покорно пошел в угол, за мольберт, и стал лицом к стене.

— Вот и чудесно, — улыбнулась Шурочка, снимая свой незатейливый наряд, измятый и пахнувший вином. — Выходите теперь. Я легла. Разговаривать будем.

Веня нерешительно вышел из своего угла и покорно сел, в кресло, на которое указала Шурочка.

На вид Шурочке было лет двадцать — не больше. У нее были карие таза и золотые ресницы и золотой едва заметный пушок на щеках и шее. Она была белокура. И на ее губы Веня обратил внимание еще там, на балу. Они были странно подвижны, и нельзя было уловить их очертания. Что-то капризное и, пожалуй, порочное было в лице этой Шурочки.

— Вы так и будете ассирийцем всю ночь сидеть?[1263] — засмеялась Шурочка. — Вот я какая эгоистка: заняла вашу постель, а вам и лечь негде.

— Я и в кресле усну прекрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Ну, как хотите…

Шурочка натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но Вене не очень хотелось спать. Он видел из окна буро-красные черепичные крыши, трубы, карнизы, пепельные облака, чуть окрашенные по краям зарею…

Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке, где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву, услышать воскресный колокольный

звон…

— О чем вы думаете? — спросила Шурочка, опираясь на локоть и разглядывая с любопытством лицо Вени.

Веня вздрогнул и покраснел.

— Я так, я ничего… Я о Москве думал…

— А обо мне не думали? — улыбнулась Шурочка.

— Нет, не думал.

— А вообще… О женщинах вы думали когда-нибудь?

— О, да, конечно… Я, мне кажется, их очень хорошо знаю. То есть я их совсем не знаю, но я душу женскую понимаю, — запутался Веня.

— Как вы непонятно говорите… Вы женщину целовали когда-нибудь?

— Никогда, представьте.

Шурочка села на кровати. Одеяло спустилось у нее на колени, и Шурочка движением плеча все старалась под держать сползавшую рубашку.

— Нет, вы правду говорите? — спросила она, изумляясь. — А ведь вам лет двадцать пять. Это интересно, право.

— Я правду говорю. Только в этом нет ничего особенного. И очень многие теперь вовсе не спешат отказаться от девственности, уверяю вас.

Шурочка громко засмеялась.

— Почему вы смеетесь? — нахмурился Веня, несколько обиженный ее смехом.

— Нет, не обижайтесь, пожалуйста. Вы очень хороший, право, — улыбалась Шурочка. — Только зачем вам девственность эта? Зачем она вам?

— Как зачем? — удивился Веня. Я хочу совсем свободным быть… А если я с женщиною соединюсь, я буду рабом.

— Рабом?

— Рабом моих страстей, моей низменной природы… Я вот два бокала шампанского выпил. И этого не надо было делать. Когда меня женщины касались, у меня желание являлось. А вовсе не надо, чтобы желание являлось.

— А сейчас у вас нет желания меня целовать?

— Вы мне очень нравитесь, но, слава Богу, у меня такого желания нет.

— Ах, какой милый! А у меня есть.

— Вы смеетесь надо мною и больше ничего.

— Да, смеюсь. Знаете что? Если у вас нет желания, так вы ложитесь спать — вот и все. Кровать вон какая широкая.

— А раздеться можно?

— Можно.

— Хорошо. Я лягу. Только вы не целуйте меня, пожалуйста.

Шурочка натянула одеяло на голову, задыхаясь от смеха.

Веня разделся и скромно лег, стараясь не коснуться Шурочки.

— Спокойной ночи, — сказала Шурочка и задула свечку.

III

Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.

— Вы проснулись, — улыбнулся Веня. — Отвернитесь. Я встану сейчас, Шурочка.

— Вы только поскорее, пожалуйста, а то кофе остынет.

Через несколько минут Веня уже пил кофе и сбоку посматривал на Шурочку.