Годы учения Вильгельма Мейстера
Шрифт:
— Черт бы побрал всех гулящих девок! — сердито выкрикнул старик»- А эту особливо. Сколько она мне в жизни отравила часов! К чему рассказывать, какое участие я принимал в ней, что делал для нее, как болел за нее душой и даже па расстоянии о ней заботился. Лучше кинуть свои деньги в воду, лучше убивать время на дрессировку шелудивых псов, чем отдать* хоть каплю внимания подобной твари. Как было дальше? Сперва я получал благодарственные письма и весточки из мест ее пребывания, а затем ни слова, ни даже благодарности за деньги, которые я послал к ее разрешению. Да уж, притворство и ветреность как нельзя удачнее сочетаются
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Нетрудно представить себе, в каком состоянии духа возвращался домой Вильгельм после этой беседы. Вскрылись все старые раны, и вновь ожило сознание, что она не так уж была недостойна его любви. Расположение к ней старика, похвалы, которые помимо воли прорывались у него, воскресили перед нашим другом все ее очарование; даже в явных обвинениях вспыльчивого актера не было ничего такого, что могло бы ее опорочить в глазах Вильгельма. Ведь он сам признавал себя соучастником ее прегрешений, а за молчание, казалось ему, нельзя было ее порицать; наоборот, оно натолкнуло его на грустные думы, он представил себе, как она роженицей и молодой матерью без поддержки скитается по свету, скитается, должно быть, с кровным его детищем, и от Этих мыслей у него щемило сердце.
Миньона его дожидалась и посветила ему на лестнице. Поставив свечу, она попросила дозволения развлечь его нынче вечером одним из своих акробатических фокусов. Он предпочел бы уклониться, тем более что не знал, чего ему ждать. Но отказать такой доброй душе никак не мог. Немного погодя она появилась вновь. Под мышкой у нее был ковер, который она расстелила на полу. Вильгельм ей не препятствовал. Вслед за тем она принесла четыре свечи и поставила по свече на каждый угол ковра. Когда она вслед за этим принесла корзиночку с яйцами, намерение ее стало яснее. Искусно отмеряя шаги, она принялась ходить взад-вперед по ковру и раскладывать яйца на определенном расстоянии, потом позвала гостиничного слугу, умевшего играть на скрипке. Он встал со своим инструментом в углу; Миньона завязала себе глаза, подала знак и, словно заведенный механизм, начала двигаться под музыку, подчеркивая кастаньетами такт и напев.
Ловко, легко, быстро и четко выполняла она танцевальные па. Так смело и решительно вонзалась носком между яйцами и рядом с ними, что казалось, вот-вот она либо раздавит одно, либо в стремительном повороте отшвырнет другое. Но нет! Она не задела ни одного, хотя проскальзывала сквозь ряды то мелким, то крупным шагом, а то и прыжками, под конец же почти что ползком.
Безостановочно, как часы, совершала она свой путь, и странная музыка всякий раз наново подхлестывала все возобновляющийся и набирающий размах танец. Вильгельм был заворожен странным зрелищем; он позабыл свои заботы, следя за каждым движением милого сердцу создания, и только изумлялся, насколько полно выражался в этом танце харак* тер девочки.
Она была строга, суха, резка, а в плавных позах скорее величава, чем нежна. В эти мгновения он вновь испытывал к Миньоне то чувство, которое не раз уже являлось у него. Ему хотелось взамен собственного ребенка заключить в свое сердце это заброшенное существо и, прижав к груди с отцовской любовью, пробудить в нем радость жизни.
Танец пришел к концу. Миньона осторожно ногами подкатила
Вильгельм поблагодарил ее за то, что она так превосходно и неожиданно исполнила танец, который ему хотелось посмотреть. Он приласкал ее, пожалел за то, что она так посудилась, и обещал ей новое платье, на что она с жаром.
— Твоего цвета!
Это он тоже обещал, хоть и не знал толком, что она имеет в видув Она сложила яйца, взяла под мышку ковер, сносила, нет ли у него каких приказаний, и вышмыгнула в дверь.
От скрипача он узнал, что все последнее время она из сил выбивалась, напевая ему мотив, пока с голоса не научила играть танец, который был знаменитым фанданго. Она даже предлагала заплатить за труды, но он ничего не взял с нее.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
После беспокойной ночи, которую друг наш частично провел без сна, частично мучась кошмарами, когда ему виделась Мариана то в расцвете красоты, то в самом жалком состоянии: то она держала на руках ребенка, то его отнимали у нее, — не успело рассвести, как уже явилась Миньона в сопровождении портного. Она принесла серое сукно и голубую тафту и в своей решительной манере объяснила, что желает иметь новую курточку и матросские штаны, в каких ходят городские мальчики, только с голубыми отворотами и лентами.
Потеряв Мариану, Вильгельм перестал носить яркие тона. Он пристрастился к серому, к цвету теней, и лишь голубая подпушка или воротничок того же голубого цвета несколько оживляли неброский наряд. Миньоне не терпелось носить его цвета, она торопила портного, который пообещал вскорости сдать работу.
Упражнения в танцах и фехтовании, которыми друг наш занимался с Лаэртом, нынче не ладились, к тому же были прерваны появлением Мелины, который вновь взялся доказывать, что налицо уже есть небольшая труппа, — значит, вполне можно ставить целый ряд спектаклей. Он возобновил предложение Вильгельму авансировать некоторую сумму на первое устройство, от чего тот вновь уклонился.
Вскоре к ним со смехом и гомоном ворвались Филина и девушки. Они придумали новую прогулку — перемена места и обстановки была для них самым желанным удовольствием. Каждый день обедать в другом месте было вершиной их стремлений. На сей раз они замыслили путешествие по воде.
Педант успел уясе заказать лодку, которая должна была везти их вниз по течению живописной реки, следуя ее извивам. Филина поторапливала, никто не противился, и вся компания не мешкая погрузилась на борт.
— Чем же мы займемся? — спросила Филина, как только они расселись по скамьям.
— Проще всего сымпровизировать спектакль, — предложил Лаэрт. — Пускай каждый возьмет роль по себе, и посмотрим, что у нас получится.
— Превосходно! — одобрил Вильгельм. — Ведь в такой компании, где никто не притворяется, где каждый следует лишь своим наклонностям, дружество и довольство очень непрочны, а там, где царит притворство, их и вовсе не бывает. Посему удачнейшая затея — допустить притворство заранее, а затем под маской позволить себе быть откровенным сколько вздумается.
— Да, — подхватил Лаэрт, — недаром так приятно годиться с женщинами, ведь они-то никогда не обнаруживают истинной своей натуры.