Годы в Белом доме. Том 2

Киссинджер Генри

Но иногда нервы государственных деятелей сдают. Не будучи в состоянии следовать ходу событий, они пытаются ускорить их и выходят из себя. Так было с Яхья Ханом, который со своей менее чем 40-тысячной армией решил установить военное правление над Восточным Пакистаном с населением в 75 млн человек, подавить «Авами лиг» и арестовать шейха Муджибура Рахмана.

После этого кризис в Пакистане превратился в международный.

Военное столкновение

Что подтолкнуло Яхья Хана на его необдуманный шаг 25 марта, целиком так и неизвестно. Без сомнения, что бенгальское население насмехалось над пакистанскими солдатами, набранными исключительно из Западного Пакистана. Вариант автономии Муджиба представлялся совершенно неотличимым от независимости. Почти все страны будут бороться за свое единство, даже если в недовольном районе в подавляющем большинстве настроения за отделение. Так было во время нашей Гражданской войны, так было в отношении Нигерии к Биафре или Конго по отношению к Катанге. Пакистан был, однако, уникален в том, что откалывающаяся провинция была отделена от Западного Пакистана тысячами километров индийской территории. Не было никакой вероятности того, что небольшая военная сила, сохраняющая лояльность одной части страны, могла бы навсегда

удержать население в 75 млн другой части. Некогда естественная поддержка со стороны бенгальцев единого Пакистана испарилась, целостность Пакистана перестала существовать. Непременно должно было возникнуть независимое бенгальское государство, даже без индийского вмешательства. Вопрос состоял только в том, каким образом должно было это случиться.

Мы не хотели в это вмешиваться, если бы могли, как это сделали англичане. Мы даже получали сообщения о подозрениях западных пакистанцев в том, что якобы могли бы приветствовать независимый Восточный Пакистан, но ни англичане, ни мы не хотели превращаться в козлов отпущения за раскол страны. У нас почти не было средств для оказания воздействия на ситуацию. Более того, мы были очень заинтересованы в сохранении доброй воли со стороны Пакистана. Он был нашей главной связкой с Пекином; а Пакистан был одним из самых близких союзников Китая. Мы направили послание в декабре через Пакистан, принимая идею относительно направления американского эмиссара в Пекин. В марте и апреле все больше множились признаки того, что китайский ответ вот-вот последует. Апрель был месяцем пинг-понговой дипломатии.

На этой начальной стадии кризиса преобладало общее мнение в правительстве США избегать опрометчивых и поспешных действий, даже в кругах тех, кто ничего не знал о нашей китайской инициативе. На заседании ВГСД 26 марта я повторил собственную точку зрения, что все прогнозы говорят о том, что гражданская война приведет очень и очень быстро к независимости части страны. Представитель Государственного департамента отметил, что Великобритания не желала вмешиваться и оказывать давление на Пакистан. Я сказал моим коллегам: «Я разговаривал с президентом накоротке перед вторым завтраком. Он склоняется к такой же позиции, что и все остальные. Он не хочет ничего предпринимать. Он не хочет оказаться в положении, когда его могли бы обвинить в поощрении раскола Пакистана. Он не расположен к очень активной политике».

И, тем не менее, давление в пользу активной политики стало нарастать. Возникло общее и оправданное негодование, когда в апреле стали появляться сообщения о пакистанских бесчинствах в Бенгалии. Наш генеральный консул в Дакке направлял телеграммы в Вашингтон, настаивая на объявлении открытой американской позиции против пакистанских репрессий. Остальные члены генконсульства подписали аналогичное сообщение в начале апреля. Госсекретарь Роджерс сказал мне, что считает «возмутительным», что его дипломаты пишут петиции, а не отчеты. Однако здесь действовал излюбленный способ подчиненных, старающихся предрешить варианты действий их начальников, когда телеграммам специально давалась разметка по низкой шкале и, соответственно, они получали широкий доступ. Утечки в конгресс и прессу были неизбежны. Пакистанский издатель, посетивший Восточный Пакистан, написал отчет очевидца об убийствах военными в лондонскую «Санди таймс». Наш посол в Дели Кеннет Китинг докладывал в Вашингтон, что он «глубоко потрясен резней» и «серьезно озабочен уязвимостью Соединенных Штатов в связи с наносящими ущерб их репутации ассоциациями с правлением военного террора». Он настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты срочно открыто и ярко осудили «эти зверства», лично вмешавшись и заявив об этом Яхья Хану, отменив наше «одноразовое исключение», и немедленно прекратили всякие военные поставки Пакистану.

Мы столкнулись с настоящей дилеммой. Соединенные Штаты не могли закрывать глаза на зверские репрессии со стороны военных, в которых тысячи гражданских были убиты и от которых миллионы убежали в Индию, спасая свои жизни. Не было сомнений в том, что пакистанские военные применяют методы силового воздействия. Но Пакистан был нашим единственным каналом выхода на Китай. Если он будет перекрыт, то понадобятся месяцы для поиска альтернативы. В дополнение ко всему проблема обрушилась на Вашингтон как раз в разгар очередного цикла беспорядков из-за Вьетнама. Массовая кампания неповиновения была запланирована на 1 мая. Для некоторых наших критиков наше молчание по поводу Пакистана, – причины которого мы не могли никак объяснить, – стало еще одним признаком общей моральной бесчувственности правительства. Они и представить себе не могли, что правительство могло разрываться между противоречащими друг другу императивами; кое-кто был очень заинтересован в том, чтобы подорвать позицию своего правительства по первому попавшемуся под руку вопросу в расчете на то, что это подорвет наши усилия во Вьетнаме. Администрация реагировала в таком же мелочном духе; было определенное достоинство в обвинении в моральной бесчувственности. Никсон приказал перевести нашего генерального консула из Дакки; он высмеял Китинга за то, что тот «подпал под влияние индийцев». Трагической жертвой войны во Вьетнаме стала возможность разумных дебатов по вопросам внешней политики.

Государственный департамент стал действовать по собственной инициативе, желая упредить события. Не зная о китайской инициативе, а также находясь под большим влиянием своей проиндийской позиции, Госдепартамент в начале апреля, – не согласовав дело с Белым домом, – пошел на установление нового эмбарго на продажу вооружений Пакистану: он отложил выдачу новых лицензий на продажу боеприпасов и прекратил возобновление лицензий, срок которых истек; приостановил поставку позиций из запасов министерства обороны и подвесил исполнение пакета по «одноразовому исключению» 1970 года. В итоге были прекращены поставки Пакистану вооружений примерно на 35 млн долларов, а реализовано было из поставок только на сумму примерно в 5 млн долларов. (Эти 5 млн стали спорным делом в отношениях с конгрессом в начале июля.) Государственный департамент начал также прикрывать оказание экономической помощи Пакистану, и вновь без согласования с Белым домом, с помощью искусного инструмента, представляющего собой заявление о том, что наши существующие программы не могут быть эффективными по всей стране из-за гражданской войны. Мой эксперт из аппарата СНБ Хал Саундерс написал мне, что Государственный департамент отходит от позиции беспристрастности и переходит к разрыву с пакистанским правительством, однако «они не признаются сами себе в том, что делают. Они оправдывают свой шаг техническими обоснованиями».

Любой хорошо знакомый с подходами Никсона не мог сомневаться

в том, что это противоречит его пожеланиям; а те, кто не знаком с его отношением, должны были бы проконсультироваться с Белым домом. Приоритета президентских прерогатив было достаточно для того, чтобы объяснить подход Никсона (и мой) позже в этом году. На протяжении всего апреля моей главной задачей было взять под свой контроль процессы в правительстве, имея перед собой две цели: сохранить канал связи с Пекином и сохранить возможность политического решения проблемы в Пакистане. К тому времени Исламабад был не только местом контакта, но также и вероятным местом моего отбытия в Китай. Но стали появляться признаки того, что предложенное Индией разрешение несомненного бремени миллионов бенгальских беженцев вело не к тому, чтобы они вернулись, а скорее к усилению разделения Пакистана (или в любом случае одна цель совпадала с другой). 31 марта индийский парламент единогласно выразил искреннюю «симпатию и поддержку» бенгальцам. Не позднее 1 апреля я уже докладывал президенту о том, что «индийцы, как представляется, избрали курс открытых дипломатических действий и скрытых акций, которые усилят уже и без того достигшую высокого уровня напряженность на субконтиненте и которые чреваты риском возникновения более широкого и более серьезного международного кризиса». 14 апреля в Калькутте было создано бангладешское правительство в изгнании. К середине апреля мы получили сообщения о том, что Индия готовит бенгальских беженцев к повстанческой борьбе в Восточном Пакистане (так называемых мукти-бахини). К концу апреля мы узнали, что Индия готова пропустить первые 2 тысячи этих повстанцев в Восточный Пакистан.

Я рассматривал политику сдержанности как правильную по существу, вне какой бы то ни было связи с Китаем. Так или иначе, но стратегия Администрации Никсона по гуманитарным вопросам заключалась в том, чтобы не бросать вызов суверенитету, что, непременно, было бы отвергнуто, а применить все наше влияние без конфронтации со стороны общественности. Оглядываясь назад в прошлое, я полагаю, что мы порой осуществляли этот в основном правильный подход излишне педантично, что настраивало против наших потенциальных сторонников. В случае с Пакистаном это казалось уместным, потому что его правительство было нашим союзником, и он, как мы были убеждены, вскоре должен был узнать тщетность своего курса. Мы решились убедить Яхья Хана пойти на автономию, посоветовав ему, как другу, предпринять шаги, которые он, несомненно, отверг бы, если бы потребовали предпринять их открыто. Как я написал президенту 29 апреля, центральное правительство «могло бы признать необходимость пойти на предоставление более широкой автономии с тем, чтобы заполучить необходимое сотрудничество со стороны бенгальцев. Мы, как представляется, столкнулись, таким образом, с периодом перехода к более широкой автономии Восточного Пакистана и, вероятно, независимости, в конечном счете». И, тем не менее, как я отмечал, политика Индии намеренно ведется против такого урегулирования: «Готовя и вооружая сравнительно небольшие силы бенгальского сопротивления, Индия может помогать сохранять активное сопротивление на плаву и увеличивать шансы на продолжение партизанской войны. Все свидетельствует о том, что индийцы намерены идти именно таким курсом».

Следуя нашей традиционной процедуре, я попросил Государственный департамент в апреле предложить варианты в процессе подготовки решения президента, какой должна быть наша политика в разворачивающемся кризисе. Широкое политическое решение создало бы определенные рамки для урегулирования вопросов оказания конкретной военной и экономической помощи Пакистану. Это было особенно необходимо в свете того факта, что Госдеп уже стал действовать в выбранном им самим направлении. Как обычно, Госдепартамент разместил предпочитаемый им вариант между настолько абсурдными альтернативами, что они никак не могли служить хоть какой-то базой политики. (Одно предложение, например, включало всемерную поддержку Яхья Хана. Это не отражало ни убеждение Белого дома, ни возможный курс действий.) Я отделил одну рекомендацию из ряда вариантов, предложенных Госдепом. Для того чтобы отреагировать на пожелания конгресса и общественности, я предложил, чтобы президент утвердил несанкционированное действие Государственного департамента начала апреля относительно перекрытия канала поставки вооружений, разрешив отправлять только запасные части и нелетальное оборудование. Я также настоял на том, чтобы экономическая помощь использовалась как пряник для получения политических уступок, «чтобы предпринять серьезные усилия, нацеленные на то, чтобы помочь Яхья Хану прекратить войну и установить такое решение, которое носило бы переходный характер к восточнопакистанской автономии». Никсон одобрил мои рекомендации 2 мая и добавил написанную от руки пометку: «Внимание всем. Не набрасывайтесь все сейчас на Яхья. РН».

Но перед нами возникло сразу три препятствия: политика Индии, наши собственные общественные дебаты и недисциплинированность нашей бюрократии.

18 мая, – когда мы уже довольно далеко продвинулись на стадии подготовки вместе с Исламабадом секретной поездки в Пекин, – г-жа Ганди предупредила Пакистан в открытом выступлении о том, что Индия «в полной мере готова к войне, если ситуации вынудит нас это сделать». Индийские послы предупредили Англию и Францию о том, что Индия «может быть вынуждена действовать во имя своего национального интереса» из-за потока беженцев, число которых на то время оценивалось в 2,8 млн человек [18] . Проблема беженцев была действительно громаднейшей; опасность межобщинных столкновений невозможно было отрицать. Но проходили недели, и мы все больше стали подозревать, что г-жа Ганди наметила для себя более крупные возможности. По мере нарастания изоляции Пакистана в международном плане она, как представляется, больше всего стремилась добиться унижения Пакистана, вероятно, пытаясь распространить центробежные тенденции с Восточного на Западный Пакистан. Когда Соединенные Штаты согласились взять на себя большую часть расходов на оказание помощи беженцам, Индия стала тут же настаивать на том, что проблема беженцев неразрешима без политического урегулирования. Но условия Индии для такого урегулирования расширялись с каждой неделей. Когда Соединенные Штаты предложили смягчить голод в Восточном Пакистане, Индия – вместе со многими людьми в самих Соединенных Штатах – потребовала, чтобы программа оказания помощи беженцам осуществлялась международным агентством. Предлогом для такого заявления была якобы забота о справедливом распределении, но таким образом были бы созданы помехи для завоевания пакистанским правительством кредита доверия среди собственного населения.

18

«Вашингтон стар», 19 мая 1971 года.