Годы войны

Гроссман Василий Семенович

Чей-то кашляющий, задыхающийся голос хрипло произнес:

– Немец ствол взорвал! Могила всем нам...

И тотчас же упрямый, исступленный голос Костицына перебил:

– Нет, не втопчет он нас в землю, выйдем мы, слышите, подымемся наверх, мы выйдем!

И какое-то святое и злое упорство охватило людей. Кашляя и задыхаясь, словно опьяневшие от мысли, владевшей ими, кричали они:

– Выйдем, товарищ капитан, поднимемся наверх, своей волей поднимемся!

IV

Костицын отрядил двух человек к стволу. Их повел старик-забойщик.

Идти было трудно, во многих местах взрыв вызвал завалы и обрушения кровли.

– За мной, сюда, за ногу меня щупай, - говорил Козлов, и уверенно, легко переползал через груды породы и поваленные стойки крепленья...

Он нашел часовых на шахтном дворе - оба они лежали в теплой, но уже холодевшей крови, и крепко держали в руках раздробленные свои автоматы.

Похоронили погибших, завалили их тела кусками породы. Один из бойцов сказал: "Вот теперь нас три Ивана осталось".

Старик долго лазил по подземному двору, пробрался к стволу, шумел там, разбирал крепь и породу, охал, ужасался силе взрыва.

– Вот окаянство, - бормотал он, - ствол взрывать? Где же это видано? Все равно, что младенца по спине дубиной ударить.

Он уполз куда-то далеко, затих совсем, и бойцы раза два окликали его.

– Дед, а дед, хозяин, давай назад, капитан ждет.

Но старик молчал, не отзывался.

– Не придавило ли его, - сказал один из бойцов и снова закричал:- Дед, забойщик, где ты там, вертайся, слышишь, что ли!

– Эй, где вы?
– послышался из штрека голос Костицына.

Он подполз к бойцам, и они рассказали ему о смерти часовых.

– Это Иван Кореньков, что хотел письмо с женщинами передать, - сказал Костицын, и все они помолчали. Потом Костицын спросил:

– Где же старик наш?

– Давно уполз, сейчас покличем его, - сказал боец, а то можно очередь дать из автомата, он услышит.

– Нет, - сказал Костицын, - давайте ждать.

Они сидели тихо, все поглядывали наверх, в сторону ствола, - не видно ли белого света. Но мрак сплошной и бесконечный.

– Похоронили нас немцы, товарищ капитан, - сказал боец.

– Ну, чего ты, нас нельзя хоронить, - ответил Костицын, - мы уж много их хоронили и еще столько похороним.

– Хорошо бы, - сказал второй боец.

– Конечно, хорошо, - протяжно подтвердил тот, что говорил о похоронах. И по голосам их Костицын понял, что они сомневаются в его вере.

– С тонну взрывчатки заложили, все переворотили, - проговорил он, поддерживая их недоверие.

Издали послышалось шуршание породы, потом снова затихло.

– Это крысы шуруют, - сказал боец.
– Какая нам все-таки судьба выпала тяжелая. Я с детства на тяжелых работах был, и на фронте мне ружье тяжелое досталось - бронебойное, и смерть выпала тоже тяжелая.

– А я ботаником был, - сказал Костицын и рассмеялся. Он всякий раз смеялся, вспоминая, что был ботаником. То прежнее время представлялось ему ослепительным, светлым, - он забыл, какие были у него

тяжелые нелады с заведующим кафедрой, и что один из ассистентов написал на него заявление, забыл, как провалил оп при защите свою кандидатскую работу и должен был, мучаясь самолюбием, второй раз защищать. Здесь, в глубине заваленной шахты, прошлое представлялось ему то лабораторным залом с настежь раскрытыми большими окнами, то светлой, полной росы и утреннего солнца лесной поляной, где он руководит коллекторами, собирающими растения для институтских гербариев.

– Нет, то не крысы, то наш дед вертается, - сказал второй боец.

– Где вы здесь?
– крикнул издали Козлов.

Они прислушивались к его дыханию; оно было уже слышно за несколько шагов, и в дыхании этом ощутили они нечто тревожное, радостное, заставившее их всех насторожиться и встрепенуться.

– Ну, где вы? Тут, что ли?
– нетерпеливо спросил Козлов.
– Не зря я с вами остался, ребята, давайте скорее к командиру, ходок открылся.

– Я здесь, - сказал Костицын.

– Ну, товарищ командир, только пополз я к стволу, и сразу учуял, струя воздушная, по ней пополз - и вот дело: завал наверху задержался, закозлило его, а до первого горизонта по стволу свободно, ну, и трещина там на первый горизонт от сотрясения, с нее и тянет струя. А ведь с первого горизонта квершлаг есть метров на пятьсот, в балку выходит, я тот квершлаг тоже проходил в десятом году. Пробовал я полезть по скобам, метров двадцать поднялся, а дальше скобы повыбиты, тут уж я своей последней спички не пожалел, посветил - ну, как я вам раньше говорил, так и было. Там скобок с десяток нужно поставить, камень разобрать, которым ствол обмурован, метра два пробить и на выработанный горизонт пройти.

Все помолчали.

– Ну вот, - спокойно и медленно сказал Костицын, чувствуя, как сильно бьется его сердце, - ну вот, я ведь говорил вам, что тут нас не похоронишь.

Один из бойцов вдруг заплакал.

– Неужто, неужто мы опять свет увидим?
– сказал он.

Второй тихо сказал:

– Как вы, товарищ капитан, знать все это могли? Я думал, вы так только, чтобы духовность в нас поддержать, про надежду нам говорили.

– Ну, я командиру сразу про первый горизонт сказал, как еще женщины в шахте были, от меня его надежда, - самоуверенно сказал старик, - он только молчать велел, пока не подтвердится.

– Жить-то хочется, ясно, - сказал боец, который заплакал и теперь стыдился своих слез.

Костицын поднялся и сказал:

– Я должен посмотреть и убедиться, после этого вызовем сюда людей. А вы, товарищи, здесь ждите; если кто придет из отряда, им слова не говорите до моего возвращения. Ясно?

Бойцы снова остались одни.

– Неужели свет увидим?
– сказал один.
– Даже страшно делается, как подумаешь.

– Герой, герой, а жить-то хочется, - неодобрительно сказал тот, что плакал и все еще стыдился своих слез.