Годы
Шрифт:
Вот что я люблю, подумал Мартин. Это его восхищало. А ведь она могла бы высморкаться в кулак, как торговка, если бы захотела. Однако Энн что-то говорила.
— А как она взлетает, — воскликнула она, подняв руку в очаровательном жесте, — и опускается! — Рука упала на колени.
— Восхитительно! — согласился Мартин. Он заметил, что перенял даже интонацию — у того молодого человека, по чьим волосам как будто прошлись граблями. — Нижинский восхитителен, — кивнул он. — Восхитителен.
— Моя тетя познакомила меня с ним на одном приеме, —
— Ваша тетя? — громко переспросил Мартин.
Энн назвала известную фамилию.
— Так она ваша тетя?
Теперь все ясно. Вот, значит, каков ее мир. Он еще хотел спросить ее — потому что она показалась ему очаровательно юной и простой в общении, — но было уже поздно. Энн вставала.
— Надеюсь… — начал Мартин. Она наклонила к нему голову, как будто очень хотела остаться, уловить его последнее слово, его малейшее слово, но — не могла, поскольку уже встала леди Лассуэйд и ей пора было идти.
Леди Лассуэйд встала, все встали. Все платья — розовые, серые, цвета морской волны — распрямились, и какое-то мгновение высокая женщина, стоявшая у стола, была очень похожа на знаменитый портрет кисти Гейнсборо, висевший на стене. А стол, усеянный салфетками и винными бокалами, имел вид запустения. На минуту дамы столпились у двери, затем невысокая пожилая женщина в черном проковыляла мимо них с подчеркнутым достоинством, и Китти, покидавшая столовую последней, одной рукой обняла Энн за плечи и вывела ее. Дверь за дамами закрылась.
Китти секунду помедлила.
— Надеюсь, вам понравился мой пожилой кузен? — спросила она Энн, когда они вместе поднимались по лестнице. Проходя мимо зеркала, она что-то расправила на своем платье.
— Он очень мил! — воскликнула Энн. — Какое прелестное деревце! — Она отозвалась о Мартине и о дереве с одной и той же интонацией.
Они задержались, чтобы посмотреть на покрытое розовыми цветками дерево, стоявшее у двери в фарфоровом горшке. Одни цветы уже совсем распустились, другие были еще в бутонах. Пока женщины смотрели, с дерева упал лепесток.
— Жестоко держать его здесь, — сказала Китти, в такой жаре.
Они вошли в гостиную. Во время ужина слуги открыли раздвижные двери и зажгли в дальней комнате свет, поэтому казалось, что дамы вошли в помещение, только что подготовленное для них. В камине между двумя массивными подставками для дров ярко горел огонь. Но он скорее украшал гостиную и создавал уют, чем обогревал. Две или три дамы стояли у камина, протянув к огню руки и шевеля пальцами. Они подвинулись, чтобы пропустить хозяйку.
— Как мне нравится этот портрет, Китти! — сказала миссис Эйзлэби, глядя на портрет леди Лассуэйд в молодости. В то время ее волосы были ярко-рыжими, на картине она была изображена с корзиной роз. Она выглядела одновременно страстно и нежно, как бы появляясь из облака белого муслина.
Китти глянула на полотно и отвернулась.
— Свои портреты никогда не нравятся, — сказала она.
— Но ведь это вылитая
— Уже нет, — сказала Китти, неловко рассмеявшись комплименту. После ужина женщины всегда обмениваются комплиментами по поводу платьев и внешности, подумала она. Она не любила оставаться среди женщин после ужина, потому что стеснялась их общества. Она стояла, выпрямившись, среди них, пока лакеи разносили на подносах кофе. — Кстати, надеюсь, вино… — она сделала паузу, чтобы взять кофе, — не слишком запачкало вам платье, Синтия? — Она обращалась к молодой замужней женщине, которая так хладнокровно восприняла эту неприятность.
— А платье такое прелестное, — сказала леди Маргарет, перебирая между большим и указательным пальцами складки золотого атласа.
— Вам нравится? — спросила молодая женщина.
— Просто прелесть! Я любуюсь на него весь вечер! — вступила миссис Трейер, женщина восточной внешности, у которой из прически торчало перо, гармонировавшее с ее еврейским носом.
Китти смотрела на почитательниц прелестного платья и думала: вот Элинор умеет избегать этого. Она отказалась от приглашения на ужин. Китти было досадно.
— Скажите, — перебила ее мысли леди Синтия, — кто это сидел рядом со мной? У вас в доме всегда встречаешь таких интересных людей.
— Кто сидел с вами рядом? — Китти на секунду задумалась. — Тони Эштон.
— Тот, что читал лекции по французской поэзии в Мортимер-Хаузе? — вклинилась миссис Эйзлэби. — Я мечтала на них пойти. Говорят, удивительно интересно.
— Милдред ходила, — сказала миссис Трейер.
— Почему мы все стоим? — сказала Китти. Она сделала движение руками в сторону кресел. Она имела обыкновение производить такие жесты столь внезапно, что ее за глаза прозвали «гренадером».
Все разошлись в разные стороны, а сама Китти, проследив, как распределились пары, села рядом со своей старой тетушкой Уорбертон, которая была водружена в огромное кресло.
— Расскажи мне о моем дорогом крестнике, — попросила старуха. Она имела в виду среднего сына Китти, который служил во флоте и сейчас находился на Мальте.
— Он на Мальте… — начала Китти.
Она устроилась на низком стульчике и стала отвечать на вопросы. Но жар от камина был слишком силен для миссис Уорбертон. Она подняла свою узловатую старую руку.
— Пристли хочет зажарить нас, — сказала Китти.
Она встала и подошла к окну. Дамы улыбались, пока она шла через комнату и поднимала фрамугу. Раздвинув занавески, она мельком взглянула на площадь за окном. На мостовой тени от листьев смешивались с фонарным светом в пеструю сетку; всегдашний полицейский балансировал на своем посту; всегдашние мужчины и женщины, с высоты казавшиеся коротышками, спешили вдоль тротуарных ограждений. Утром, чистя зубы, Китти видела их так же спешащими, но в другую сторону. Затем она вернулась и села на низкий стульчик рядом с тетушкой Уорбертон. Старая жизнелюбка была по-своему искренна.