Гоголь. Соловьев. Достоевский
Шрифт:
Перечитывая заметки, относящиеся к этому замыслу, мы чувствуем, как страстно увлечен автор этой мыслью, как дорог ему образ нового русского человека. «Главная же идея, — записывает он, — (т. е. пафос романа) что князь и воспитанница — новые люди, выдержавшие искушение и решающие начать новую, обновленную жизнь… У князя сильный характер и упорный, но впечатлительная, грустная, застенчивая душа». Однако писатель понимает необычайную трудность такой задачи. «Задача: украсить и создать эту пару — князя и воспитанницу. Тут-то и беда… Князь готовится в мировые судьи. Больше о эзии». В этих словах: «тут-то и беда» — выражены все сомнения и колебания авто ра. Что будет делать этот новый человек? Куда пойдет? Какую придумать для него деятельность? Намечаются различные возможности. Князь смиряется и довольствуется скромной, но полезной для России работой. Он говорит воспитаннице: «Я человек простой и незаметный, но мы будем добрые и славные люди. А теперь я уже силы свои знаю». Или же князь накладывает на себя суровый религиозный искус: покаяние и самообладание. Вот его слова Дальше: «Я новым человеком не буду, я слишком неоригинален, но я нашел, наконец, несколько драгоценных идей и держусь их. Но прежде всякого возрождения и воскресения — – самообладание. И потому ты мне нужна, ты меня спасешь своею тихостью… Я прежде судил нигилизм и был врагом его ожесточенным, а теперь вижу, 'что и всех виноватее, и всех хуже мы, баре, оторвавшиеся от почвы, и потому мы, мы прежде всех переродиться должны: мы — главная гниль, на нас главное проклятие, и из нас все произошло».
Образ князя — сурового аскета, желающего воплотить в жизни идею Голубова о самообладании, приковывает внимание писателя: «Князь правдив, жесток, принявший решение, ненавидятщяй современный порядок… Ирония, защита в виде нападения. Ненависть. Чистое лицо. Новая форма боярина. Ужасно горд честным, поскорей спасаться и новое племя начинать. — Быть новыми людьми, начать переработку с самих себя. Я не гений, но я, однако же, выдумал новую вешь, никто, кроме меня, на Руси не выдумывал: самоисправление». В этой фазе работы над романом будущий демон — Ставрогин наиболее близко подходит к суровому христианину–старообрядцу Голубову. Князь становится проповедником его идей и вытесняет Голубова со страниц романа. Однако автор не вполне уверен, что скромная, но полезная деятельность, бедность и труд», подходят к высокому и пылкому духу его героя. Он проектирует для него более героическое будущее: «В мужики и раскольники хочет идти… В монахи…» И вдруг —
С беспощадной логикой намечается трагическая дилемма: или верить, или «все сжечь». Во всей мировой литературе вопрос о возможности веры для цивилизованного человека XIX в. не ставился с такой бесстрашной откровенностью, как в этом черновике к «Бесам». Спасение России, спасение мира, судьба всего человечества в одном этом вопросе: веруешь ли? И Шатов его задает Ставрогину. «Скажите прямо, — спрашивает он, — неужели, неужели вы не веруете?» Тот отвечает: «Я буду учтив и отвечу вам: нет, не верую».
Ставрогин совершает подвиг: сносит пощечину Шатова, объявляет свой брак с хромоножкой, исповедовается перед Тихоном, но его усилия бесплодны: он не верит.
На этой загадочной раздвоенности главного героя строится действие романа.
Ставрогин — тайна, которую пытаются разгадать все действующие лица. «Любопытно, — замечает автор, — что он так глубоко мог понять сущность Руси, когда объяснял ее и воспламенял этим Шатова, но еще любопытнее и непонятнее то, что он, стало быть, ничему этому не верил». И дальше: «Чаще и чаще приходил по ночам к Шатову князь, все более и более воспламенялся Шатов, горели его очи. Горели и очи князя страшным огнем. И странно, чем далее с каждым посещением, тем более и более он обращался для Шатова в загадку!» И не только сущность Руси умел понять Ставрогин, но мистическую глубину христианства. Об учении Христа он говорит Шатову: «А там и учения-то нет, там только случайные слова, а главное — образ Христа, из которого исходит всякое учение. Из Христа выходит та мысль, что главное приобретение и цель человечества есть результат добытой нравственности… Нравственность Христа в двух словах: это идея, что спасение личности есть вольное и желательное отрешение ее, лишь бы другим было лучше. Но главное не в формуле, а в достигнутой личности; опровергните личность Христа, идеал воплотившийся, разве это возможно?.. Не мораль Христова, не учение Христа спасет мир, а именно вера в то, что слово плоть бысть… Потому что при этой только вере мы достигаем обожания, того восторга, который наиболее приковывает нас к Нему непосредственно. При меньшем восторге человечество, может быть, непременно бы совратилось, сначала в ересь, и под конец в атеизм и в троглодитство, и исчезло, истлело бы».
Чем сильнее контраст между «религиозным восторгом» князя и его холодным неверием, тем напряженнее действие романа. Достоевский собирался усилить противоположность двух ликов своего героя в эффектной финальной сцене. Ставрогин раскрывает заговор нигилистов, отыскивает убийц, водворяет мир в смятенном городе и после торжественного молебна произносит речь–проповедь: «Мы несем миру единственное, что мы можем дать, и вместе с тем, единственно нужное. Православие, правое и славное вечное исповедание Христа и полное обновление нравственное Его именем. И от нас выйдут Илия и Энох, чтобы сразиться с Антихристом, то есть с духом Запада… Ура за будущее!» И непосредственно за этим заметка: «Уезжает в Петербург и удавливается в Скворешни ках. Это — важное». Борьба за спасение героя кончена. Ставрогин решил свою судьбу. Он — не христианин, не новый русский человек, а самозванец. В августе 1870 года Достоевский уничтожает всю первоначальную редакцию и перестраивает роман в зависимости от новой концепции личности Ставрогина. Его демонизм выдвигается на первый план. 16 августа автор записывает: «Князь — мрачный, страстный, демонический, беспорядочный характер без всякой меры, с высшим вопросом, дошедшим до быть или не быть? Прожить или истребить себя?» И далее: «ЯВ. Все заключается в характере Ставрогина… Ставрогин — все».
Новая редакция резко отличается от старой. Громадный религиозно–философский материал исключается. У «самозванца» отнимаются его христианские проповеди — он погружается в таинственное безмолвие. Беседы его с Шаговым и Кириловым переносятся в прошлое. Религиозный замысел романа крайне обедняется. Главное — вопрос о вере и неверии — заслоняется сложной декорацией интриги. Все первоначальные планы автора были опрокинуты. Дьявольски обворожительная фигура Ставрогина появилась, выросла и «заявила своеволие»; она «пленила» писателя, надсмеялась над его благими намереньями и перевернула его идеологические замыслы.
Глава 18. «Бесы»
Достоевский — создатель новой повествовательной формы романа–трагедии. В «Преступлении и наказании» и в «Идиоте» она вырабатывается и развивается, в «Бесах» — достигает своего совершенства. «Бесы» — одно из величайших художественных произведений в мировой литера туре. В черновой тетради # 3 писатель сам определяет созданный им жанр. «Я не описываю города, — заявляет хроникер, — обстановки, быта, людей, должностей, отношений и любопытных колебаний в этих отношениях собственно частной губернской жизни нашего города… Заниматься собственно картиной нашего уголка мне и некогда. Я считаю себя хроникером од ного частного любопытного события, происшедшего у нас вдруг, неожиданно, в по следнее время, и обдавшего всех нас уди влением. Само собой, так как дело происходило не на небе, а все-таки у нас, то нельзя же, чтобы я не коснулся иногда, чисто картинно, бытовой стороны нашей губернской жизни, но предупреждаю, что сделаю это липь, ровно настолько, насколько понадобится самою неотлагательною необходимостью. Специально же описательной частью нашего современного быта заниматься не стану». Роман Достоевско го — не описание города, не изображение быта: «описательная часть», бытовая обстановка его не занимают. Он — хроникер событий, неожиданных, внезапных, удивительных. Его искусство противоположно поэтике Толстого, Тургенева, Гончарова: против статики описаний и бытописаний он выдвигает динамику «событий» — движение, действие, борьбу. Ему «некогда» живописать словами и эпически повествовать о нравах; он сам схвачен вихрем и несется вместе со стремительным потоком происшествий. В одном письме его к Майкову мы находим замечательную фразу: «Будучи больше поэтом, чем художником, я вечно брал темы не по силам себе». Писатель искренне был убежден, что его романам не хватает художественности, оправдывался тяжкими условиями работы и смиренно признавал себя ниже таких художников, как Тургенев и Лев Толстой. Эта невысокая оценка своих произведений объясняется ограниченностью его поэтики. Для Достоевского художественность была равнозначна изобразительности, «живописности», и он понимал, что в этой области ему не сравняться с мастерами «картинности». Но он не догадывался, что художественность его была совсем иная, несравнимая с прежней и, быть может, выше ее. Принципу изобразительности он противоставлял принцип выразительности (то, что он называл поэзией); эпосу — драму, созерцанию — вдохновение. Изобразительное искусство воспроизводит природную данность: оно обращено к чувству меры и гармонии, к аполлиническому началу в человеке; вершина его — бесстрастное эстетическое созерцание; выразительное искусство отрывается от природы и создает миф о человеке: оно взывает к нашей воле и вопрошает нашу свободу; оно дионисийно и вершина его — трагическое вдохновение. Первое — пассивно и натурально, второе — активно и персонально; одним мы любуемся, в другом — участвуем. Одно славит необходимость, другое утверждает свободу; одно — статично, другое — динамично.
Принципом художественной выразительности объясняются все особенности построения и техники романов Достоевского. Он знает только человека, его мир и его судьбу. Личность героя является осью композиции: вокруг нее распределяются действующие лица и строится интрига. В центре «Преступления и наказания» стоит Раскольников; в центре «Идиота» — князь Мышкин. Это централизация достигает своего предела в «Бесах». В черновой тетради мы уже встречали запись: «Князь (Ставрогин) — все». И действительно, весь роман — судьба одного Ставрогина, все о нем и все для него. Экспозиция посвящена истории Степана Трофимовича Верховенского — воспитателя и идейного отца героя: духовные корни атеиста 60–х годов погружены в «мечтательство» 40–х годов. Поэтому Верховенский входит в биографию Ставрогина. Рядом с отцом по духу поставлена мать по плоти — Варвара Петровна, интимно связанная двадцатилетней дружбой со своим «приживальщиком». Вокруг героя группируются четыре женщины — Лиза Тушина, Даша, Марья Тимофеевна и жена Шатова; все они,
***
Второй особенностью выразительного искусства Достоевского является его драма–тизм. «Бесы» — театр трагических и трагикомических масок. После экспозиции — краткого отчета о событиях прошлого времени и характеристики главных персонажей (Степан Трофимович Верховенский, Варвара Петровна Ставрогина, ее сын Николай Всеволодович, ее воспитанница Даша, се мейства Дроздовых и фон Лембке) — сле дует завязка: проект Ставрогиной женить Степана Трофимовича на Даше; она состо ит из двух драматических диалогов (Став рогина — Даша и Ставрогина — Степан Трофимович). Вынужденное сватовство старика Верховенского связано с таинственными любовными отношениями, завязавшимися за границей между Ставрогиным, Лизой Тушиной и Дашей. В следующих главах намечается третья любовная интрига: Ставрогин — Марья Тимофеевна; о хромоножке рассказывает Липутин, ею страстно заинтересована Лиза, ей покровительствует Шатов; Кирилов защищает е от побоев капитана Лебядкина. Наконец, упоминается вскользь о четвертой любовной интриге: Ставрогин — жена Шатова. Так, вокруг сватовства Степана Трофимовича усложняется и запутывается клубок интриги. Четыре женских образа появляются около Ставрогина; их сопровождают но вые действующие лица: Даша связана со своим претещ~ентом Степаном Трофимовичем и братом Шатовым, Лиза Тушина с женихом Маврикием Николаевичем, Ма рья Тимофеевна с братом Лебядк иным и покровителями Шатовым и Кириловым. Мария Шатова с мужем. Человеческий мир Достоевского строится как сложное вза имообщение и духовное всеединство. Завязка подводит нас к эффектной сцене ансамбля; наступает «знаменательный день» — воскресение. Все главные действующие лица «случайно» встречаются в гостиной Вар вары Петровны. Такие роковые случайности — закон в мире Достоевского. Эту условность театральной техники он превращает в психологическую необходимость. Его люди влекутся друг к другу любовью ненавистью, мы следим за их приближением и предчувствуем неизбежность конфликта. Орбиты этих планет заранее исчислены, и точки пересечения определены. С каждой минутой растет наше напряжение, мы ждем столкновения, боимся его и торопим своим нетерпением. Автор мучит нас замедлени ем темпа перед взрывом (ретардация), за ставляет подниматься по всем ступеням на растания (градация), обманывает ложными развязками (перипетия) и, наконец, потрясает катастрофой. Таков прием его динамической композиции. «Знаменательный день» начинается со встречи Варвары Петровны с хромоножкой в церкви: она приводит ее к себе и «тайна» Марьи Тимофеевны вызывает длинный ряд драматических объяснений, скандалов, взрывов. Генеральша Дроздова обвиняет Варвару Петровну, Даша оправдывается перед своей воспитательницей, Лебядкин намекает на обиду сестры. Неожиданно возвращаются из-за границы Ставрогин и Петр Верховенский: первый заявляет, что Марья Тимофеевна ему не жена, и почтительно уводит ее; второй обличает клеветника Лебядкина и позорит отца. Варвара Петровна гонит из своего дома Степана Трофимовича, Шатов дает пощечину Ставрогину, Лиза бьется в истерике. Все эти драматичные, неожиданные и необычайные события сконцентрированы в одной сцене. Высшая точка напряжения — пощечина; она подготовлена предыдущими столкновеньями. Драматическая энергия разряжена, и поток действия разветвляется на ручьи. После массовой сцены — ряд сцен диалогических, после «знаменательного дня» — «ночь» Ставрогина. Проходит восемь дней; хроникер возобновляет рассказ с понедельника вечером, «потому что, — заявляет он, — в сущности, с этого вечера началась «новая история». Первая катастрофа была «развязкой прежнего и завязкой нового». Тайна хромоножки не открылась и становится источником новых событий. Ставрогин беседует со своими «воплотившимися идеями»; каждая последующая беседа драматичнее предыдущей: после диалога с Петром Верховенским он посещает Кирилова, Шатова, Лебядкина и Марью Тимофеевну. Пощечина Шатова — первое бремя, которое он возлагает на себя; решение объявить публично о своем браке с хромоножкой — второе бремя. Сцена кончается трагически: Марья Тимофеевна кричит герою в лицо: «Гришка Отрепьев — анафема!» — и Ставрогин в бешенстве швыряет деньги Федьке–каторжному. Следующий драматический момент — дуэль Ставрогина с Гагановым. И третье бремя оказывается неудачей и ложью. Герой отходит на второй план и уступает место своему двойнику, Петру Верховенскому. Тон повествования меняется — он становится спокойнее и медленнее; рамки расширяются: в роман вливается общественная жизнь, «настроение умов», политическая злоба дня. Петр Верховенский развивает неутомимую деятельность: он одурачивает губернатора, становится фаворитом губернаторши, подготовляет заседания тайного общества, сеет тревожные слухи, разбрасывает прокламации и агитирует среди рабочих. Следующая большая сцена ансамбля посвящена заседанию «наших». Это шедевр политической сатиры, построенной на резких трагикомических контрастах. Потрясающее по мрачной энергии выступление Шигалева предваряется карикатурными прениями между студенткой, гимназистом и майором. Массовая сцена «У наших» соответствует массовой сцене в салоне Варвары Петровны; первая — семейная трагедия, вторая — общественная сатира; обе концентрированы вокруг Ставрогина, и в их противоположности отражается его раздвоение. Трагедия героя достигает своей кульминационной точки в сцене «У Тихона»: намерение опубликовать постыдную исповедь — четвертое и последнее бремя, которое он хочет понести. Неудача этого лживого покаяния наносит ему последний, смертельный удар. С этого момента действие переламывается: из восходящего становится нисходящим и все стремительнее несется к развязке. Третья часть романа посвящена катастрофе, или, вернее, ряду катастроф, составляющих исключительную по силе развязку. На общественном празднике в пользу гувернанток выступают Лебядкин, Кармазинов, Степан Трофимович и какой-то маньяк; за этими громкими скандалами следует грандиозный скандал бала и «кадрили литературы». Все это завершается пожаром Заречья и смутой. После «политической» катастрофы идут личные; почти все герои романа погибают: Марью Тимофеевну и Лебядкина убивает Федька–каторжный; у их горящего дома погибает Лиза Тушина; Федьку убивает Фомка, Шатова убивает Петр Верховенский, Кирилов и Ставрогин кончают самоубийством, Степан Трофимович умирает на постоялом дворе, фон Лембке сходит с ума. Роман–трагедия разбивается на три акта: завязка дана в драматической форме «ложной катастрофы» (собрание у Варвары Петровны) (1–я часть), кульминация. («У Тихона») подготовлена второй сценой ансамбля («У наших») (2–я часть), развязка вводится третьей массовой сценой («Праздник») и распадается на ряд отдельных катастроф (3–я часть). Огромный мир романа, населенный множеством людей и перегруженный массой событий, организован с гениальным искусством. Каждый эпизод оправдан, каждая деталь рассчитана: расположение и последовательность сцен обусловлены единством замысла. Мир этот охвачен одним порывом, одушевлен одной идеей: он — целестремителен и динамичен.
***
Третья особенность выразительного искусства Достоевского — занимательность. Действие романа должно увлекать читателя, возбуждать его любопытство. Автор вовлекает нас в мир своего вымысла, требует нашего соучастия и сотворчества. Активность читателя поддерживается приемами загадочности, странности, необыкновенности и неожиданности происшествий. Хроникер предваряет и укрепляет впечатление своими личными оценками, догадками и намеками. Завязка романа (сватовство Степана Трофимовича) вводится следующей ремаркой рассказчика: «Предчувствовал ли он в этот вечер, какое колоссальное испытание готовилось ему в таком близком будущем?» События, происходящие за границей между Ставрогиным, Дашей и Лизой, окружены таинственностью. Варвара Петровна старается разгадать их смысл, но, прибавляет хроникер: «Оставалось тут для нее нечто неясное и неизвестное». Эта неясность так и не выясняется: хроникер строит предположения и теряется в догадках, наш интерес возбужден. История Марьи Тимофеевны дается в искаженных отражениях: о ней рассказывает злобный сплетник Липутин и пьяный пройдоха Лебядкин; выяснение этой тайны приводит к новой путанице; отношения между Ставрогиным и хромоножкой объясняет Петр Верховенский; недавняя ложь накладывается на прежние обманы. Хроникер недоумевает, почему Лиза так интересуется Шаговым. «Во всем этом, — признается он, — было чрезвычайно много неясного. Тут что-то подразумевалось». Загадки нагромождаются на загадки. Хроникер знакомится с Mile Лебядкиной; таинственность обстановки поражает его. «Послушайте, Шатов, — говорит он, — что же мне теперь заключить из всего этого?» — «Э, заключайте что хотите», — отвечает тот. И рас–сказчик загадочно сообщает: «Одна невероятная мысль все более и более укреплялась в моем воображении». Мы подготовлены к невероятности последующих разоблачений. «Знаменательный день», заканчивающийся пощечиной Шатова Ставрогину, вводится такой ремаркой: «Это был день неожиданностей; день развязки прежнего и завязки нового, резких разъяснений и еиуе пущей путаницы». Непонятно почтительно рыцарское обращение Ставрогина с хромо ножкой, таинственно истерическое возбуждение Лизы, загадочна пощечина Шатова. Хроникер подчеркивает этот эффект ре маркой: «…но тут разразилось вдруг такое приключение, — которого уж никто не мог ожидать». Во второй части все поведение Петра Верховенского смущает своей двусмысленностью и странностью. Он смертельно ненавидит Ставрогина и в то же время влюблен в него и целует у него руку. От этого темного существа распространяется тень сначала на его ближайшее окружение, потом на его тайное общество и на конец а весь город. Конспирация ширится, действие романа медленно погружается в зловещий мрак. На фоне его вспыхивает зарево пожара в Заречье, сверкает нож Федьки–каторжного, убивающего Лебядки на, раздается выстрел Петра Верховенско го, поражающий Шатова. Загадочность — любимый прием До стоевского; разъяснение одной тайны вле чет а собой возникновение другой; беспре рывные объяснения ведут к «еще пущей путанице». Мы запутываемся в сложную сеть происшествий и невольно становимся следователями и сыщиками. В черновой тетради Достоевский пишет об особом тоне рассказа». «Тон в том, — отмечает он на полях, — что Нечаева (Петра Верховенско го) и князя (Ставрогина) не разьяснять… Скрывать его (Нечаева) и открывать лишь постепенно сильными художественными чертами». Князь характеризуется как лицо «загадочное и романическое». На этом сознательном приеме строится эффект контрастного освещения: среди отчетливо очер ченных и ярко освещенных персонажей — главные герои окружены таинственной тенью; черты их расплываются, контуры не различимы. И это придает двум «демонам» романа особую, жуткую выразительность; пустота небытия просвечивает сквозь их фантастические черты… Духи отрицания и разрушения — они не могут быть до конца объяснены и изображены. Мастерство Достоевского в градации теней, в световых контрастах и в двойном освещении.