Гоголь. Страшная месть
Шрифт:
Перебирая в памяти слова Гоголя, Языков обмер. Его сестра стояла на пороге супружеской измены с человеком, чье дитя запросто могло оказаться исчадием ада. Конечно, логики в его словах не было, и не стоило им так уж слепо доверять, но и исключать вмешательства потусторонних сил было нельзя – очень уж странно звучала вся эта история с ритуальными жертвоприношениями в Полтавской губернии, где давно уже обычаи и предания уступили место свету ничуть не в меньшей степени, чем в Петербурге. И главное – странно звучали слова Данилевского, человека образованного, разумного и хорошо
Сам же Данилевский в эту минуту зашел в гости к приятелю, с которым они месяц тому назад вернулись из Полтавы.
–Как ты? Вижу, совсем освоился в городе, от которого плевался по возвращении, – хлопал он дружески Гоголя по плечу. – Вижу тебя на балах, на светских приемах…
–Странно, отчего я тебя тогда там не вижу? – улыбаясь, спрашивал Гоголь.
–Ты, верно, забыл, что моя работа – видеть всех и вся там, где сам я должен оставаться в тени, – загадочно поднял палец к небу Данилевский.
–Это так. А что касается моих появлений в свете, то это вполне естественно, ведь я прожил здесь не один год. Конечно, родная Полтава не могла оставить меня равнодушным, но все же Петербург есть более мое место уже в силу проведенного здесь времени.
–Правильно. Нельзя вечно жить призраками прошлого…
Слово о призраках насторожило Гоголя, он заметно напрягся, но виду старался не подавать:
–Забывать тоже нельзя. Надлежит вынести уроки, сделать для себя выводы и жить дальше.
–Кстати, о призраках. Никаких известий из Полтавы давно не получал?
–Нет, а что?
–А я получил. Недавно и, к сожалению, неутешительные. Ритуальные убийства снова начались.
–И что? Что это означает? – срывающимся от волнения и надвигающегося страха голосом спросил Гоголь.
–Только то, что какому-то сумасшедшему взбрело в голову снова навести смуту в тех сирых местах. Ты же помнишь, насколько восприимчиво местное население ко всякого рода гадостям, хотя уже и переступило известный порог своего диалектического развития. Вот и решил кто-то…
–Нет, – отрезал Гоголь так необычайно громко, что рюмка коньяка непроизвольно выскользнула из рук Данилевского.
–Что – нет?
–Это всадник.
–Как? Снова всадник? Но ведь Иван Яновский давно в могиле! Мы сами видели, как всадник убил последнего представителя дьявольского рода, и вернулся восвояси!
–Не последнего. Ты тогда был прав – еще остался я, его прямой наследник, которому теперь надлежит нести на плечах проклятие рода Лонгина.
–Но… Яновский убивал, а ты нет…
–Убивал всегда всадник. Яновский был лишь инструментом в его руках. Я не стал таковым, но копье все еще в моих руках, а это значит, что всаднику еще долго бродить по этой земле.
–Только потому, что копье в твоих руках?
–Да.
–Ну тогда просто избавься от него! Возьми да выброси…
–Прости, предложение не ново.
–Слушай, я понимаю, что ты что-то скрываешь, тебе известно нечто такое, что мне не известно, да и не может быть известно. Но молчишь! Пойми, я не собираюсь заточать тебя в острог или заковывать в кандалы, ведь все эти наши с тобой… кхм… мистические бредни, как скажет
–Ты прав, – тяжело выдохнул Гоголь. – Скажи, как ты думаешь, поему всадник убил Яновского, когда мы разоблачили его?
–Ну не знаю, – пожал плечами Александр Семенович. – Надо полагать, потому что он был последним из проклятых, выполнил свою миссию, и стал ему больше не нужен.
–Начало правильное, а вот конец… Он действительно стал ему больше не нужен. Но только потому, что дальше его бы ждали тюрьма и каторга, и он нипочем не смог бы выполнять те задания, что всадник ему посылал. Но, не будь у него преемника, Вий бы никогда не поднял на него руки. Ему проще тогда было убить нас, но он этого не сделал. Почему? Потому что преемник у него был и есть, и Вий видел его своими незрячими глазами.
–И кто он?
–Он перед тобой. И он будет убивать, то и дело возлагая на меня ответственность за это.
–И как это остановить?
–Боюсь, что это будет сложно. Сложно будет прервать цепь кровавых преступлений, которые, как ты помнишь со слов Евтуха, Вакулы и прочих обитателей Диканьки, продолжались там все это время без перерыва. Но ее течение можно приостановить. Если у меня будет наследник, то я перестану ему быть нужным. Он сможет отпустить меня, особенно, если этому будут способствовать какие-либо сложные для него и для меня обстоятельства. И тогда ему придется ждать, когда новый носитель копья повзрослеет и поймет свое истинное предназначение.
–Если я тебя правильно понял, ты говоришь мне, что должен умереть, но перед этим оставить наследника, чтобы сатанинская цепочка прервалась?
–Именно так. Одно напрямую связано с другим.
Данилевский задумался:
–Скажи, тебя на такие мысли навели сугубо логические рассуждения? Или твое знание связано с чем-то большим?
Гоголь отвел глаза – как и всегда, его пытливый в силу врожденной любознательности и должности собеседник был прав. Потому он решил быть с ним откровенным до конца. Откровенность я тем же Языковым, еще одним свидетелем всадника, была практически невозможна, хотя, в отличие от Данилевского, он был поэтом, и должен был иметь куда более восприимчивое и развитое воображение. Данилевский же доверял писателю в силу давних с ним отношений…
–От тебя сложно что-то скрыть. Всадник явился ко мне и говорил со мной.
–Он?! Говорил?! Но ведь такого никогда не бывало!
–Верно. Он говорил посредством Александры. Я видел ее во сне, и она сообщила мне все это.
Данилевский отставил рюмку. Вопросы, с которыми он сегодня пришел к старому другу, были отвечены, но вместо них появились куда более сложные и серьезные, ответы на которые никак не могли порадовать следователя Третьего отделения.
–Однако, насколько я понимаю, для рождения наследника еще нужна мать? Кто же она такая?