Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники...
Шрифт:
В назначенный вечер актеры и актрисы, участвовавшие в «Школе Женщин», собрались у Богданова… Часов в 8 пришел Гоголь с Соколовым. Войдя в комнату и увидя столько незнакомых лиц, он заметно сконфузился. Когда же ему стали представлять всех присутствующих, то он совершенно растерялся; вертел в руках шляпу, комкал перчатки, неловко раскланивался и нечаянно увидев меня, человека уже знакомого ему, быстро подошел ко мне и как-то нервически стал жать мне руку, отчего я в свою очередь сконфузился. Впрочем, замешательство Гоголя продолжалось недолго… Заметив, что на него не смотрят как на чудо-юдо, что, по-видимому, никто не собирается записывать его слов, движений, Гоголь совершенно успокоился, оживился и пошла самая одушевленная беседа между ним, Л. С. Богдановой, [Жена А. Ф. Богданова, сестра Щепкина. ] П. И. Орловой, [Сестра актрисы А. И. Шуберт. ] Соколовым, Ильиным [Н. П. Ильин — любитель театра, бывавший вместе с Гоголем в доме Репниных. ] и всяким, кто только находил, чт'o сказать. Русские и малороссийские анекдоты, поговорки, прибаутки так и сыпались!
По совести могу сказать — такого чтения я до тех пор не слыхивал. По истине, Гоголь читал мастерски, но мастерство это было особого рода, не то, к которому привыкли мы, актеры. Чтение Гоголя резко отличалось от признаваемого при театре за образцовое — отсутствие малейшей эффектности, малейшего намека на декламацию. Оно поражало своей простотой, безыскусственностью и вместе с тем необычайною образностью и хотя порою, особенно в больших монологах, оно казалось монотонным и иногда оскорблялось резким ударением на цензуру стиха, но зато мысль, заключенная в речи, рельефно обозначалась в уме слушателя и, по мере развития действия, лица комедии принимали плоть и кровь, делались лицами живыми, со всеми оттенками характеров. [Иначе оценила чтение Гоголя А. И. Шуберт: «Читал прескверно, со стихом не ладил».] Впоследствии, на одном из вечеров у Оттона (о которых речь впереди) Гоголь читал свою «Лакейскую», и лицо дворецкого еще до сих пор передо мною как живое. Перенять манеру чтения Гоголя, подражать ему было бы невозможно, потому что всё достоинство его чтения заключалось в удивительной верности тону и характеру того лица, речи которого он передавал, в поразительном умении подхватывать и выражать жизненные, характерные черты роли, в искусстве отменять одно лицо от другого, т. е. в том, что в сценическом искусстве называется созданием характера, типа.
…Через несколько дней, когда уже роли у актеров из «Школы Женщин» были тверды, Николая Васильевича пригласили в театр на репетицию и, несмотря на свое обыкновение ранее 4-го часа из дома не выходить, он пришел на репетицию в 10 часов. …Гоголь внимательно выслушал всю пьесу и по окончании репетиции каждому из актеров по очереди, отводя их для этого в сторону, высказал несколько замечаний, требуя исключительно естественности, жизненной правды, но вообще одобрил всех играющих, г-жею же Шуберт (Агнеса) остался особенно доволен; но был серьезен, сосредоточен, ежился, кутался в шинель и жаловался на холод, который, как известно, действовал на него неблагоприятно. …В день представления «Школы Женщин», а также и в бенефис Богданова, в который шла «Лакейская», Гоголь, несмотря на свое обещание прийти в театр, однако не был.
«Музыкальный Свет», 1876 г., №№ 30–31.
ИЗ ДНЕВНИКА НЕИЗВЕСТНОЙ
[Неизвестная по фамилии поклонница Гоголя, писавшая этот дневник (имя и отчество ее — Катерина Ал-дровна), жила в доме княгини Елиз. Петр. Репниной. Репнина была родная сестра М. П. Балабиной (по мужу Вагнер), ученицы и приятельницы Гоголя. Гоголь был в хороших отношениях также с Варв. Ник. Репниной, сестрой мужа Елиз. Петровны. ]
28 октября 1850 г. Обедал и читал о Б[рамбилле] и Б[асседжио] [Итальянские певицы, гастролировавшие в Одессе. ] в «Одесском Вестнике» сладкозвучным голосом и с протягиваньем чисто русским, не искаженным иностранным выговором (vierge de tout, melange [Свободным от всякой примеси. ]): просты, строги, принужденно, принужденность, Отелло, ролями.
30 ноября 1850 г. Третьего дня я заплакала, подумавши о том, что надобно же расставаться с Гоголем… Княгиня говорила о «Фритиофе» Тегнера. [Эсаиас Тегн'eр (1782–1846) — шведский поэт. «Сага о Фритиофе» (1819–1825) — поэма его, основанная на древнескандинавском сюжете XIV века. На русский язык переведена Я. К. Гротом в 1841 г. ] Гоголь и не слыхал никогда о нем. У меня что-то мелькало в голове. Грот перевел с шведского. Княгиня восхищается этой поэмою. — Гоголь: «Да в чем дело?» Княгиня: «Молодой человек любит одну девушку».
Гоголь: «Так дело обыкновенное». (Я бы желала, чтоб у меня навек в ушах остались звук его голоса и полный выговор всех слогов). Княгиня: «Да, но советы, которые дают ему родители, очень хороши». Гоголь: «Но лица в ней каковы? Есть ли барельефность?» Княгиня: «Как же, много замечательного!» Гоголь: «Да что же, мысли ли автора или сами лица?» Гоголь: «Француз играет, немец мечтает, англичанин живет, а русский обезьянствует. Много собачьей старости». При Ильине он много толковал о том, как пишут: иной пишет то, что с тем или с другим случалось, чт'o его поразило. Можно было заключить из его слов, что есть люди, которые творят. Я ушла. Пришел с толстою тетрадью «Отеч. Записок» А. и что-то читал, но в восьмом часу Гоголь ушел. О «Современнике»: «При Плетневе он был тоньше». На вопрос княгини, лучше ли теперь «Современник?» Г.: «Хорошо этими книгами запасаться вместо оружия. Убить можно!» Княгиня: «Кого, скуку?» На это эха не было, а молчание.
6 января 1851 г. Скоро после обеда я ушла к себе и долго осталась; ушла с умыслом, чтоб оставить всех разобраться по местам. Прихожу и нахожу Гоголя у кушетки; княгиня лежала, и подле за столом Аркадий с журналом. Он до того постарался отыскать об Аристофане. [Статья Бор. Ив. Ордынского (1823–1861), впоследствии (с 1853 г.) — адъюнкт-профессора, затем профессор Казанского университета. В 1849–1850 гг. он поместил в «Отеч. Зап.» три статьи об
24 января 1851 г. Мадам Гойер выехала с вопросом: «Скоро ли выйдет окончание „Мертвых Душ?“» — Гоголь: «Я думаю — через год». Она: «Так они не сожжены?» (При этих словах я убежала). Он: «Да-а-а… Ведь это только нача-а-ало было…» Он был сонный в этот день от русского обеда.
27 января. Ильин Николай Петрович читал вслух «Завтрак у предводителя» Тургенева. С великим терпением выслушал всю пьесу Гоголь; только при чтении действующих лиц он говорил: «Зачем о летах? Он несколько раз говорит: 35, 40, 42 и т. д.». [См. первую редакцию комедии (с примеч. Ю. Г. Оксмана) в сб. «Лит. Музеум», 1922 г. ] Ему показалось растянуто. «Вообще, — прибавил он, — у Тургенева мало движения, а жаль: пока молод еще, надобно себя настроить». Я зевала, слушая. Ко мне подошел (я как будто не вижу его, сижу и шью мою подушку) Гоголь, спросил: «Ну, вы наслаждались?» Я: «Чем»? — Г.: «Ну да женщиной: она очень хороша!» [Анна Ильинична Каурова в «Завтраке у предводителя».] Я: «Да, она хороша, да утомительно и всё дагерротипно слишком, т. е. дагерротипно так, когда человек тронется в то время, когда его снимают». «Женщина хороша!» Он рад, что хоть что-нибудь можно похвалить!
5 марта 1851 г. Я как-то осмелилась сказать, почему бы ему не писать записок своих. Гоголь: «Я как-то писал, но, бывши болен, сжег. Будь я более обыкновенный человек, я б оставил, а то бы это непременно выдали; а интересного ничего нет, ничего полезного, и кто бы издал, глупо бы сделал. Я от этого и сжег».
Дневник неизвестной, стр. 543–557.
Н. В. ГОГОЛЬ — А. А. ИВАНОВУ
1850 г. 16 декабря. Одесса.
Поздравляю вас с новым годом, Александр Андреевич. От всей души желаю, чтоб он был плодотворен для вашей работы и чтобы картина ваша в продолжение его наконец окончилась и окончание ее, венчающее дело, было бы достославно. Пора, наконец! Не всё же продолжаться этим безотрадным явлениям суматох и беспорядков; пора, наконец, показаться на свет плодам мира, обдуманных в глубине души мыслей и высоких созерцаний, совершившихся в тишине. Хорошо бы было, если бы и ваша картина, и моя поэма появились вместе. [Картина Иванова (Явление Христа народу) появилась в 1858 г. ]
«Письма», IV, стр. 363.
Н. В. ГОГОЛЬ — П. А. ПЛЕТНЕВУ
Москва, 15 июля 1851 г.
Пишу к тебе из Москвы, усталый, изнемогший от жару и пыли. [Май 1851 г. Гоголь провел в Васильевске, а июнь — в Абрамцеве у Аксакова и в Спасском у Смирновой. ] Поспешил сюда с тем, чтобы заняться делами по части приготовленья к печати «Мертвых Душ» второго тома, и до того изнемог, что едва в силах водить пером, чтобы написать несколько строчек записки, а не то что поправить или даже переписать то, чт'o нужно переписать. Гораздо лучше просидеть было лето дома и не торопиться; но желанье повидаться с тобой и с Жуковским было причиной тоже моего нетерпенья. А между тем здесь цензура из рук вон. Ее действия до того загадочны, что поневоле начнешь предполагать ее в каком-то злоумышлении и заговоре против тех самых положений и того же самого направления, которые она будто бы (по словам ее) признает. Ради бога, пожертвуй своим экземпляром сочинений моих и устрой так, чтобы он был подписан в Петербурге. Здешние бабы-цензора отказываются даже и от напечатанных книг, особливо если они цензурованы петербургским цензором. А второе издание моих сочинений нужно уже и потому, что книгопродавцы делают разные мерзости с покупщиками, требуют по сту рублей за экземпляр и распускают под рукой вести, что теперь всё запрещено. [О втором издании собрания сочинений Гоголь начал переписываться с Шевыревым еще из Одессы (см. письмо от 7 ноября 1850 г. Письма, IV, стр. 357). ] В случае, если и в Петербурге какие-нибудь придирки насчет, может, каких-нибудь фраз, то Смирнова мне сказала, что велик. княгиня Марья Никол[аевна] просила ее сказать мне, что в случае чего обратиться прямо к ней. Это она говорила о втором томе «М. Д.». Нельзя ли этим воспользоваться и при втором издании сочинений? Прежде хотел было вместить некоторые прибавления и перемены, но теперь не хочу: пусть всё остается в том виде, как было в первом издании. Еще пойдет новая возня с цензорами. Бог с ними!..