Гоголь
Шрифт:
В сентябре 1848 года Гоголь приезжает в Москву, живет сначала у Погодина, затем переселяется к А. П. Толстому на Никитский бульвар; половину сентября и начало октября проводит в Петербурге.
Критика, кажется, очень мало уделила внимания вопросу, какое влияние на литературное творчество Гоголя имели революционные события 1848 года. Между тем, революция сильно повлияла на его работоспособность. Николай Васильевич бежал в Палестину, испугавшись революционных потрясений. Но и по возвращении из Иерусалима революция 1848 года не дает ему покоя. Из-за нее он не может писать. Он утверждает: литератору трудно удержаться на своем поприще посреди „потрясающей бестолковщины“. В Париже совершенное разложение, жалуется он Данилевскому», все отчаянно рвутся в
Он в России остается только потому, что его пугает революция. «Из Константинополя пришедшие вести, что там неспокойно, заставляют меня призадуматься, ехать ли в этом году». (355 стр.). Правда климат в России жесткий, но политический климат в Европе еще жестче. «Решил остаться здесь, понадеясь на русское авось, то-есть авось-либо русская зима в Одессе будет сколько-нибудь милостивей московской. Разумеется, при этом случае стало представляться, что и вонь, накуренная последними политическими событиями в Европе, еще не совсем прошла». (361 стр.). «Разрушители не дремлют. Много развевается холодного, безнравственного по белу свету; много прорывается отсюда всяких пропаганд, грызущих, по-видимому, как мыши, все твердые основы» (365 стр.).
Лучше переждать в России. Тут спокойнее, хотя и здесь отрадного немного. Жизнь в Москве стала дороже. «При деньгах одни только кулаки, пройдохи и всякого рода хапуги» (233 стр.). В деревнях тоже невесело: мор, нищета. В родную Васильевку хотят проводить проселочную большую дорогу: «всякая проезжая сволочь будет получать и развращать мужиков». (320 стр.). От всего этого «мысли расхищаются, приходят в голову незваные, непрошеные гости». Хочется думать об одном, думается о другом. Хандра, уныние, черствость, оцепенение, страхи.
Работа над поэмой подвигается очень медленно, творческие силы иссякают. Да и нужна ли работа поэта нынешнему времени? «Время еще содомное, люди, доселе не отрезвившиеся от угару, не годятся как будто в читатели, неспособны ни к чему художественному и спокойному. Сужу об этом по приему „Одиссеи“. Два-три человека обрадовались ей, и то люди уже отходящего века. Никогда не было еще заметно такого умственного бессилия в обществе». (289 стр.)
Гоголь чувствует и видит, что революционные события вдребезги разрушают патриархальные средневековые устои; второй том должен быть итогом его «душевного дела», но кому нужно это «душевное дело», проповедь внутреннего самоустройства, когда кругом люди решительно занимаются устройством внешних общественных порядков? К месту ли идеальный откупщик Муразов, когда «кучи мастеровых» воздвигают против него баррикады? Некоторые суждения Гоголя отличаются полной продуманностью. «Человечество нынешнего века… вообразило, будто нужно работать для себя, а не для бога». Вот именно. В этом вся суть. Революция, социализм это — работа для себя, это своеволие, бунт против косных общественных и природных начал. Это — переделка окружающей среды согласно своему усмотрению, в то время как всякая религия — это покорность «воле пославшего», хозяина, бога; «пусть будет не так, как я хочу, а как ты хочешь, господи».
Страшат Гоголя и собственные пороки. Силен бес. Сильны искушения. Черствы молитвы, костенеет душа. Все чаще напоминает о себе старость, а из-за старости глядит смерть. Приближение старости, как уже отмечалось, Гоголь почувствовал очень рано 27–28 лет. В «Мертвых душах» по поводу Плюшкина он писал:
«Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад
Теперь смерть все чаще грозит ему железным перстом, повергая в новые ужасы. Огромным напряжением воли Гоголь одолевает мрачнейшие припадки тоски, физические недуги; отдает утренние лучшие часы творческой работе, уединяется, ревниво следит, чтобы никто не заглянул к нему во время занятий в комнату, в эти листы бумаги с неровным почерком, с каракулями, с бесчисленными помарками и поправками. Здесь, у письменной высокой конторки, он мученик и беспощадный судья над собой.
Как трудно приходится! «Я не в силах бываю писать, отвечать на письма!». «Ничего не могу написать начисто, ошибаюсь беспрестанно, пропускаю, недописываю, приписываю, надписываю сверху».
Но несмотря на помутнение способностей он продолжает трудиться. Он умел трудиться. Сологуб вспоминает, что укорял меня в моей лени! — Да не пишется что-то, — говорил я, — А вы все-таки пишите… возьмите хорошенькое перышко, хорошенько его очините, положите перед собою лист бумаги и начните таким образом: — «Мне сегодня что-то не пишется». «Напишите это много раз сряду, и вдруг придет хорошая мысль в голову». (Соллогуб, Воспоминания, стр. 409.)
Н. В. Берг Гоголь поучал:
«Сначала нужно набросать все, как придется, хотя бы плохо, водянисто, но решительно все, и забыть об этой тетради. Потом через месяц, через два, иногда и более достать написанное и перечитать: вы увидите, что многое не так, много лишнего, а кое-чего недостает. Сделайте поправки и заметки на полях — и снова забросьте тетрадь. При новом пересмотре ее — новые заметки на полях, и где не хватает места — взять отдельный клочок и приклеить сбоку. Когда все будет таким образом исписано, возьмите и перепишите тетрадь собственноручно. Тут сами собой явятся новые озарения, урезы, добавки, очищение слога. И опять положите тетрадь. Придет час, вспомнится заброшенная тетрадь, возьмите перечитайте тем же способом и, когда снова она будет измарана, перепишите ее собственноручно. Вы заметите при этом, что вместе с крепчанием слога, с отделкой, очисткой фраз как бы крепчает и ваша рука: буквы становятся тверже и решительнее. Так надо делать, по по-моему, восемь раз. Для иного, может быть, нужно меньше, а для иного и еще больше. Я делаю восемь раз…» (Воспоминания о Н. В.Гоголе, «Русская Старина». 1872 г., N 1).
Гоголь трудится. Он знает в чем истинное призвание писателя:
«Умереть с пением на устах, едва ли не таков неотразимый долг для поэта, как для воина умереть с оружием в руках». (IV, 202.)
…А силы все слабеют. Убывает свежесть красок и впечатлений. Гоголь пытает освежить себя поездками в Калугу, в окрестности Москвы, вступает в беседы с купцами с городничими, с трактирными слугами, с крестьянами.
«Поездки мои были маловажны, но все же они оживили начинающую тупеть память». (282.)
Хорошие, здоровые дни выпадают все реже:
«Я весь исстрадался… Добрый друг мой, я болен! Все на свете обман, и как трудно быть тому, кто не умеет быть в боге. Молитесь, все молитесь, заменят. Не знаешь, куда деться, как позабыть себя. Праздно вращается в устах бескрылая молитва». (308 стр.)
Из внешней жизни отметим знакомство Гоголя с братом Смирновой, Арнольди, который ездил с ним в Калугу, где муж Смирновой занимал место губернатора. Арнольди о своем знакомстве с Гоголем оставил ценные воспоминания. Вместе с сестрой он слушал чтение Гоголя второй части «Мертвых душ», находил их исключительно высоко-художественными и, между прочим, передал содержание некоторых глав, впоследствии Гоголем уничтоженных. Судя по этой передаче, главы, действительно, нисколько не уступают первой части «Мертвых душ». По словам Арнольди, Гоголь прочитал всего Смирновой «кажется, девять глав».