Голая королева
Шрифт:
– Я четыре года об этом думал! – шептал он. – Четыре года! – Руки Филиппа продолжали свой горячечный бег и труд. – Четыре года, почти каждую ночь!
Аля едва не теряла сознание.
– Даже в постели с другими женщинами представлял – тебя…
Ее руки, отталкивавшие Филиппа, ослабли, и он вжался в нее всем своим тяжелым телом. Аля содрогнулась, обмякла и опустила голову ему на плечо…
– А ты, блядь, все это время спала со стариком, которого не любишь и который даже не любит тебя! – вдруг заорал он и рывком поставил ее прямо.
Она
Наконец до нее дошел смысл его слов. Она стала медленно оправлять одежду. Отвернула задравшуюся юбку, и внутренний карман легонько кольнул ее бедро. Письмо! – вздрогнула Аля. Письмо мужу было там, в кармане. Хоть бы Филипп не заметил! Надо его куда-то спрятать…
Филипп не заметил.
Филипп смотрел, как она наводит порядок на себе.
И, когда она закончила, он ее с наслаждением ударил.
Очки слетели и разбились. Она было кинулась за ними, но он ее не пустил, держа меж своих упертых в стену рук. Он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.
Аля заставила себя посмотреть ему в глаза. И тогда он снова ее ударил, наотмашь, по другой щеке.
– Дрянь продажная. Сука. Проститутка, – сказал он и залепил ей еще одну пощечину для верности.
И отошел.
Аля молча подняла разбитые очки. Отнесла их в мусорное ведро. Вернулась. Поднялась по лестнице на чердак и, даже не прикрыв за собой дверцу, легла на тюфяк.
Теперь ей было все равно, войдет Филипп или нет, что он будет делать и говорить.
Она лежала без слез и без сна, отвернувшись к стенке. В доме стояла тишина. «Самое ужасное в том, что он прав. Я не люблю Алекса, никогда не любила. Я вышла замуж не за него, я вышла замуж за комфорт и уют предложенной мне жизни, за возможность начать жизнь сначала, по-другому…
Нет, он не прав! Я хотела Алекса любить! Он мне нравился, очень нравился, и я была готова его любить, я начинала его любить… Мы оба – мы начинали друг друга любить – и все испортили. Сами.
Я не продажная, нет; я надеялась полюбить его, вот в чем дело! Я надеялась; и когда поняла, что этого не случится, я решила с ним разойтись. Честно разойтись! Филипп просто сводит счеты. Он меня любит до сих пор… И ему больно видеть, что я его больше не люблю…
Больше? Больше не люблю? Неправда. Я и Филиппа никогда не любила. С ним вышло то же самое, что и с Алексом, – мне нужно было расстаться с прошлым, со всем тем ужасом, в который превратил мою жизнь дядя Виталий, – и я кинулась в отношения с Филиппом, пытаясь реабилитировать в моей душе само понятие любви… И эти отношения я приняла поначалу за любовь.
Приняла за любовь, а не любила. Вот это будет – правда.
Я вообще никого никогда не любила. Я не знаю, что такое любовь. Я ее искала, да, но так и не нашла. Поэтому я ушла от Филиппа. Поэтому я
Аля вздохнула. «Я должна это сделать», – заверила она себя еще раз. Но ей почему-то не нравилось ее решение. Что-то в нем было неправильным, но она не знала, никак не могла уловить – что.
Внизу раздался какой-то звук. Она напряглась.
Это гулковатый звук перекладин лестницы. Филипп поднимался к ней.
А это его шаги уже по чердаку.
Один.
Другой.
Третий.
Аля едва удержалась, чтобы не прикрыть голову руками в ожидании очередного удара. Ее спина окаменела.
Она услышала его дыхание над собой.
– Алечка… Маленькая моя, не плачь! Прости меня! Я…
Аля осторожно обернулась. Филипп стоял на коленях у ее тюфяка. Он плакал.
– …Я так люблю тебя! – шептали его по-детски вспухшие от плача губы.
Так было всегда: он ее бил, потом плакал и просил прощения. Потом начинал целовать…
– С чего ты взял, что я плачу? – холодно спросила Аля.
Он глянул на нее: ледяной взгляд, надменное и отрешенно-чужое лицо… Такую Алину он не знал. Та, которую он знал, должна была тоже плакать; должна была сейчас припасть к нему, захлебываясь от рыданий, ища защиты у него – от него же; он бы гладил ее по голове, утешая, шепча нежные слова; потом бы они занимались любовью…
– Убери от меня руки, – спокойно приказала Аля. – И убирайся из комнаты.
Она сама себя не узнавала. Она бы никогда не подумала, что способна так разговаривать с Филиппом – так смело, так независимо, так жестко. Она вообще не умела так разговаривать – ни с кем. А уж тем более с Филиппом. Его она всегда боялась и теперь не понимала, откуда взялась в ней вдруг такая отвага…
Филипп ошеломленно посмотрел ей в глаза. Кажется, он не верил своим ушам. Он медленно поднялся с колен, зачем-то отряхнул их… И послушно и молча покинул чердачную комнату.
Аля была потрясена самой собой.
Больше Филипп к ней не заходил. До восьми часов; в восемь он сунул голову в дверь и сказал без всякого выражения:
– Уже время звонить.
Аля не шелохнулась. «Все гораздо проще на самом деле, – додумывала она свою мысль, – странно не видеть таких простых решений. Нужно только дойти до дверей, открыть их и оказаться на улице. Там – дорога, машины проезжают, люди в окна смотрят, можно закричать…» Аля чувствовала в себе небывалую, новую для нее отвагу.
Он подождал. Не получив никакого ответа, Филипп поднялся в комнату и сел на краю люка.
Аля пристально посмотрела на Филиппа. Нет, он спокоен, он будто принял как должное, что она прогнала его. Конечно, это нормально: он должен понять, что их отношения закончились четыре года назад и возврата к ним нет. Аля изменилась, и жизнь ее тоже изменилась: она больше не принадлежит Филиппу, у нее нет ничего общего с ним, а у него нет никаких прав на нее. Она замужем. Он должен с этим смириться.