Голем, русская версия
Шрифт:
Вообще же, жить стало как-то лучше. Просто потому, что живое существо в доме: видимо, мы были друг для друга отчасти этакими домашними животными, кошками.
Обычаи его были самые незамысловатые. Сначала мы еще как бы делали вид, что из соображений приличия следует иной раз поговорить за ужином, пусть тот даже и вполне условен. Затем мы эти приличия похерили, так что я сидел, что-то писал, он приходил, пили чай, он иной раз читал за чаем газету "Спорт-экспресс" — в русле тех же его давнишних рассуждений о том, что читать надо самое бесчеловечное (кроме "Спорт-экспресса" к бесчеловечному он, в частности,
Тут мне стало понятно, что моя идея вызнать у него что-нибудь про власть была вздорной. Потому что когда человек возвращается с работы, ему дела никакого нет ни до власти, ни до работы на нее, пусть даже он иногда и приносил с собой какие-то специфические материалы в синих сшивках и даже их проглядывал. Для него власть была чем-то иным, нежели то, что я предполагал у него вызнать. Впрочем, уже и это было результатом.
Что до его противоестественной сущности, то, пожалуй, она вполне проявлялась во всем том, о чем я сказал по поводу его привычек. С другой стороны, кем бы ни был этот человек, совместное проживание под одним кровом делает, в общем, совершенно не важным его происхождение — раз уж с ним можно как-то жить. То есть наоборот: раз уж с кем-то можно жить, значит — вы с ним, ней не люди, потому что люди-то как раз жить друг с другом спокойно не могут.
Стало в самом деле хорошо — я уже даже по вечерам ожидал, когда он вернется домой. Чтобы кто-то, кто живет тут, вернулся бы домой. Безо всяких, понятно, педерастических причин. Просто — надо, чтобы все люди по ночам оказывались там, где им привычно что ли.
Конечно, это, наверное, была временная и, соответственно, в чем-то неправильная идиллия. Типа передышки — которую я вовсе не предполагал, когда затевал его переезд.
Уже осень
Тут начались такие погоды, что совсем стало похоже на рай. Листья неторопливо падали. Когда светило солнце, было прохладно, а когда моросил дождь, то, наоборот, тепло. Все это вместе вызывало почти европейские чувства, редкие в этом городе. А теперь, право же, сидеть бы с утра в кафе, пить кофе с круассаном. Так это можно устроить и дома, сколько угодно ощущая там себя европейцем. Может быть, этого-то мне больше всего и хотелось, оттого один и оставался: себе-то, одному, Европу еще можно сделать. А вот с семьей, вступая то есть в социально-общественные отношения с этим государством, вот уж фиг.
Сидишь европейцем за чашкой кофе дома и размышляешь о психологических нюансах, ранее решительно заблокированных. О том, что вот же как странно и мягко меняется восприятие, а поскольку мягко — ты и не замечаешь расширения пространства. Да просто и того не видишь, что думаешь уже иначе. Не замечаешь даже, что в тебе просится жить нечто иное.
Уже ничего и не хотелось. Жилось тихо и как-то без идей по поводу того, что эту зиму делать. Приятельница давно вернулась с юга, иногда я к ней ездил. У нее все еще сохранялись белые треугольнички на сосках и лобке. Сдал чистовик перевода, ждал, когда дадут новый — обещали через неделю. Я их попросил, чтобы уж детектив какой-нибудь, а то любовь у них всегда одинаковая.
Зашел однажды к Башилову. Он мыл пол в прихожей. Дело было сложным, потому что география сквота была обширной — возле входной двери столпились пять комнат (две из них были соединены в некий блок с какой-то вовсе смешной прихожей), рядом была еще одна комната, в углу прихожей еще одна. Возле
Так что Башилову приходилось с ведром ходить чуть ли не двадцать метров в один конец, чтобы сменить воду и прополоскать тряпку. Теперь, впрочем, он уже заканчивал.
Отправились на кухню, пить чай.
Там сидела Катя, та самая жительница сквота, которая понравилась Галкиной. У девушки была своя история: она не могла перенести, когда до нее дотрагиваются, — это не шутка и не заморочка, а реальная болезнь, о которой она в той или иной форме предупреждала. Без трагизма, обыденно и привычно, как, скажем, старик предупредит о том, что не слышит на левое ухо. Как уж она жила в сквоте с его не вполне безупречной сангигиеной, я не знаю, возможно, что ее тактильная брезгливость была связана только с людьми. Она делала что-то ювелирное, не из драгметаллов, а из веществ простых вроде чугуна и еще каких-то железяк. Производились как предметы типа "от кутюр" — для тех, кто въезжает, обычно — маленькие монстрики, похожие на раздувшихся младенцев, по образцу картин художника Гигера. Ну и ширпотреб, хорошо, по словам Башилова, расходившийся по салонам — ее висюльки были весело сделаны.
Что ли получалось, что ее тактильность была ориентирована только лишь на прикосновения металла, сначала холодные. В соответствии со своей особенностью, она никогда никому не мешала — сидела себе, курила и читала "Изюминку" линии "СПИДа-Инфо". Сочетание содержимого газеты и ее личных особенностей выглядело прелестно.
— Что нового? — спросил я Башилова.
— У меня-то что? Это у тебя, говорят, постоялец появился.
— Да кто говорит-то? — удивился я.
— А он сам и говорит. Довольный причем. Шутил, что у тебя тоже скоро сквот будет, жаль только, что комнат маловато. Так что ты зови, когда соседа по лестнице отселить захочешь. Мы придем и его запугаем, и он немедленно уедет в Америку.
— А у тебя с ним что за дела? — спросил я осторожно.
— Да какие, никаких. Он что ли не то чтобы прилипчивый, но действует по непрерывности — тогда его твоя девчонка к нам завела, так он с тех пор время от времени и заходит. Болтаем о том о сем. Я ему, разумеется, про софиологию рассказал, он даже обещал подумать на эту тему. Но у него, кажется, не очень хорошо с художественным мышлением, потому что он начал- что-то говорить о ловушках, в которые надо ловить факт присутствия.
— И придумал?
— Я же говорю, что обещал подумать. Может, что-нибудь и сообразит. Хотя что ж такое — ловушки какие-то?! Прямо противоположный подход — Дух, понимаешь, дышит где хочет, а он ему — ать и ловушку. И еще подманивать как-то придумает.
Башилов выглядел каким-то отрешенным и поддерживал разговор несколько автоматически.
— Он вообще странный человек, — сказала вдруг Катя.
— А то, — пробурчал Башилов, — будто кто-то этого не знает. Только про это все и говорят.
Кажется, в его словах сквозила известная ревность к Голему, чем, по всей видимости, и объяснялось его отрешенное состояние. Видимо, косвенно она переходила и на меня, раз уж он, Голем, у меня поселился. Как-то он тут влиял.