Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители
Шрифт:
Но это опять же вопрос классификации, и не так уж важно, два таких мотива или четыре. Я просто заранее прошу прощения, что, пользуясь методом Зощенко, вольно или невольно сбиваюсь иногда на его интонации.
Тут, возможно, требуется пояснение. Герой Зощенко — маленький (даже еще меньше) человек, выброшенный центрифугой полицейского государства на самые его задворки. Не одно поколение читателей испытало заговорщический восторг, следя, как какой-нибудь Васька Будкин доводит до абсурда насаждаемую пропагандой бесчеловечную мораль «нового мира». Лукавство Зощенко заключается в том, что его герой не испытывает ни малейших сомнений в том, что раз он поступает «как все», значит, он поступает «как надо», но за кадром всегда как бы
А когда зощенковский герой, починив примус и отыскав затерявшуюся пуговицу, начинает анализировать исторические события, то возникает причудливая смесь кухонной склоки и полузабытых со школьных лет вечных истин… но самое главное, начинаешь с веселым страхом думать, что, скорее всего, так оно и было!
…Итак, известно, что еще лет за двести до Рождества Христова территорию нынешних Нидерландов занимали фризы — жители Северной Голландии, скандинавы, принимавшие участие вместе с викингами в колонизации Англии. Через сотню лет фризов с юга потеснило германское племя батавов, но и батавы продержались недолго — во времена Юлия Цезаря пришли римляне и заставили как фризов, так и батавов платить налоги. Но батавы, по-видимому, были народом не особенно покорным, поэтому в 70 году после Рождества Христова под руководством Клаудиуса Цивилиса они подняли восстание против римлян — на эту тему написана картина Рембрандта «Батавы приносят клятву верности Клаудиусу Цивилису». Жители Нидерландов считают себя потомками мужественных батавов, так что, когда Рембрандт представил картину на суд заказчика — амстердамского магистрата, — ее вернули автору для доработки: картина показалась им недостаточно героической. Сейчас картина в недоработанном виде находится в Стокгольмском музее. Мне кажется, со стороны магистрата это была придирка — вид у батавов более чем мужественный.
Все же вытеснить римлян батавам не удалось, и римское владычество продолжалось до пятого века — Римская империя распалась сама собой, с востока пришли саксы, с юга, через территорию нынешней Бельгии, — франки. Франками руководил некто Хлодвиг из рода — внимание! — Меровингов, который в 496 году вместе со своими воинами принял католицизм. Должно быть, новая религия придала ему силы, и он заодно побил и фризов. Побежденный король фризов Радбаут обещал было принять христианство, но, когда архиепископ пришел его крестить и объяснил ему христианское понимание мироустройства, Радбаут спросил:
— А где мои родители?
— Твои родители, естественно, в аду, — важно сказал священник, — они же были еретиками!
— Хочу быть с папой-мамой, — сказал Радбаут и прогнал архиепископа.
И тут автор хочет прервать ненадолго изложение исторических фактов, давно утонувших в бескрайнем и бездонном океане времени. События чуть ли не тысячелетия уместились на одной страничке. Ни следа не осталось от десятков поколений, и только какие-то отдельные головы торчат на водной поверхности. Чья, например, вон та лохматая и нечесаная голова? Ага, это все тот же Радбаут. Вряд ли это был какой-нибудь нежный и мечтательный король. Автор готов поклясться на какой угодно хрестоматии, что это, скорее всего, был пьяница и дебошир, рубивший головы своих подчиненных в порядке живой очереди.
И вот брякнул он что-то там такое в подпитии насчет папы с мамой — и, пожалуйста, вошел в историю. Наверное, какой-нибудь лизоблюд и собутыльник тут же бросился высекать это ничем не примечательное изречение на камне. Наверняка же были более достойные люди и изречения!
Это прямо удивительно, с каким восторгом историки повторяют всякую чушь, если ее высказала более или менее власть имущая личность. Черчилль, к примеру. Да скажи кто-то другой такую же банальность про шампанское: оно, дескать, должно быть сухим,
Или вот этот, которому батавы приносят свою клятву на картине Рембрандта. Клаудиус Цивилис. Имя и фамилия звучат, прямо скажем, не особенно по-батавски — скорее всего, это был какой-нибудь римский перебежчик, вроде Кориолана.
Наверное, ему чего-то там недодали в Риме, и он от злости переметнулся на сторону врага. И вообще, автор не видит ничего героического во всех этих завоеваниях и отвоеваниях. Наоборот, он с отвращением представляет себе эти картины прошлого — бабы визжат, младенцы орут, избы горят, кругом кровь и разрушение… И в голову приходят горькие мысли о том, как недалеко ушло человечество от своего младенческого возраста. Почему, например, историки с таким щенячьим восторгом описывают великие деяния Александров Македонских, Наполеонов и Юлиев Цезарей? Неужели во всей истории нашего племени не нашлось более достойных людей, чем эти любители топтать чужие огороды?
А вот представьте себе: живет в какой-нибудь деревне, скажем в Елшанке, такой малопримечательный тип по прозвищу, допустим, Санька Жила. Он такой довольно-таки физически здоровенный субъект, большой любитель драться и мучить домашних животных. И никто не хочет с ним играть в обычные молодежные игры, потому что он, как это вытекает из его прозвища, жилит, а если кто-нибудь с ним заспорит, то сразу лезет в рыло.
И вот в один прекрасный день этот самый Санька Жила залезает в сад к своему соседу, садится на грядку и лопает клубнику. А когда сосед, такой вполне мирный и трудолюбивый сельский житель, делает ему замечание — дескать, что же это ты, неумытая рожа, мою клубнику лопаешь, — то наш герой, ни слова не говоря, кулаком сбивает его с ног и, разгорячившись, насилует его дочку.
На следующий день, конечно, собирается сельский сход, все гневно осуждают неправильное поведение Саньки и приговаривают его к порке кнутом и отсидке в местной сельской каталажке — и чтобы тут же женился на испорченной им девице.
Он отсиживает, сколько положено, в яме, потом приходит на сход и говорит:
— Вот что, уважаемые, мать вашу так, старейшины. Я тут разузнал: в соседней деревне клубника, говорят, крупней и слаще, не чета нашей. А обитают в этой дыре сплошь старперы — песок сыплется. И еще я слыхал, что они про нас разные вещи говорят — эти, мол, в Елшанке, такие-сякие.
И этот самый сельский сход, который месяц назад принципиально осудил Саньку Жилу, в полном составе одобряет его слова и поручает ему вместе с его головорезами завоевать соседскую клубнику.
А потом Санька покупает на барахолке позолоченный шлем и идет завоевывать следующую деревню. И зовут его уже не Санька Жила, а Александр, допустим, Елшанский.
И елшанские поэты слагают про него восторженные оды, а елшанские историки, которым он обещал в случае, если чего не так, глаза по-выколоть, быстро забывают про довольно-таки бесславное начало его биографии.
Историки пишут, что Александр Македонский отличался исключительно гуманным отношением к завоеванным им народам (попробовали бы они в то время написать что-то другое!). Он даже, говорят, женился на дочке побежденного им персидского царя — вот, дескать, смотрите, я пришел к вам не как бандит с большой дороги, а как законный жених вашей уважаемой принцессы. Вот уж, как говорится, облагодетельствовал! Да если бы он ее страну не завоевал и папашу не укокошил, она бы на него, прыщавого, может, даже бы и не поглядела! Впрочем, истории неизвестно, изнасиловал ли он ее до этого, как Санька Жила, или нет.