Голливудская трилогия в одном томе
Шрифт:
– Сейчас, но через пять минут.
Выйдя за ворота киностудии, я посмотрел на противоположную сторону улицы.
«Кларенс, ты здесь?» – подумал я.
20
И точно, там они и стояли.
Придурки. Психи. Идиоты.
Толпа влюбленных, молящихся на храм киностудии.
Совсем как те полуночники, что когда-то таскали меня с собой на боксерские матчи голливудского стадиона «Леджн» – поглядеть, как мимо промчится Кэри Грант, или Мэй Уэст [204] , колыхаясь, проплывет сквозь толпу, словно гибкая змея из перьев, или Граучо Маркс
204
Мэй Уэст (Mae West) (1893–1980), полное имя Мэри Джейн Уэст, – американская киноактриса, звезда и секс-символ 1930—40-х годов.
Граучо Маркс (Groucho Marx) (1890–1977), настоящее имя Джулиус Генри Маркс, – американский комик, работавший в составе группы «Братья Маркс» сначала на Бродвее, а затем в кино (фильмы «Утиный суп», «Ночь в опере» и другие).
Джонни Вайсмюллер (Johnny Weismuller) (1904–1984), настоящее имя Януш Вайсмюллер, – американский актер и пловец, родившийся в Австро-Венгрии. В 1920-е годы он был пятикратным олимпийским чемпионом по плаванию, на его счету 67 мировых рекордов. Закончив спортивную карьеру, он снялся в двенадцати фильмах о Тарзане и еще в десятках других картин. Хотя роль Тарзана исполняли и другие актеры, классический образ человека-обезьяны создал именно Вайсмюллер со своим знаменитым криком.
Лупе Велес (Lupe Velez) (1908–1944), полное имя Мария Гуадалупе Велес де Вильялобос, – мексиканская актриса. В 1933 году она стала женой Джонни Вайсмюллера. Впрочем, их брак был весьма скандальным и недолгим. За свою карьеру Велес снялась в нескольких десятках фильмов.
«Дамы» (Dames, 1934), «Дорожка флирта» (Flirtation Walk, 1934) – экранизации бродвейских мюзиклов.
Болваны (и я среди них) с огромными фотоальбомами, с перепачканными руками, держащими маленькие, неразборчиво подписанные карточки. Чудаки, которые со счастливыми лицами стояли под проливным дождем на премьере мюзикла «Дамы» или «Дорожка флирта», а между тем Депрессия все не кончалась, хотя Рузвельт сказал, что это не может длиться вечно и счастливые дни снова настанут.
Уроды, шакалы, бесноватые, фанатики, несчастные, пропащие.
Когда-то я был одним из них.
И вот они здесь, передо мной. Моя семья.
Среди них еще остались несколько лиц с тех времен, когда я сам скрывался в их тени.
Двадцать лет спустя – господи! – тут была Шарлотта со своей мамой! В 1930-м они похоронили Шарлоттиного отца и с тех пор прямо-таки прописались перед воротами шести киностудий и десяти ресторанов. И вот теперь, спустя целую жизнь, они стояли здесь: Ма, лет под восемьдесят, крепкая, прозаическая, как зонтик, и Шарлотта, под пятьдесят, как всегда, хрупкая, словно стебелек. Обе притворщицы. У обеих под бледными, как носорожья кость, улыбками скрывался стандартный набор мыслей.
В этом странном, увядшем букете могильных цветов я стал высматривать Кларенса. Ибо Кларенс был среди них самым одержимым: он таскал от студии к студии огромные двадцатифунтовые альбомы с фотографиями. В красной коже – для «Парамаунта», в черной – для «RKO», в зеленой – для «Уорнер бразерс».
Зимой и летом Кларенс был закутан в большое,
Я перешел улицу и остановился перед толпой.
– Привет, Шарлотта, – сказал я. – Здорово, Ма.
В тихом шоке обе женщины уставились на меня.
– Это же я, – продолжал я. – Помните? Двадцать лет назад. Я стоял тут. Космос. Ракеты. Время?..
Шарлотта ахнула и невольно прикрыла рукой свои выпирающие зубы. Она наклонилась вперед, как будто вот-вот рухнет с поребрика.
– Ма, – вскричала она, – надо же… это… это же Псих!
– Псих! – Я тихонько засмеялся.
В глазах Мамы вспыхнул огонек.
– Надо же, господи! – Она тронула меня за локоть. – Бедняга! Что ты делаешь здесь? Все еще собираешь автографы?..
– Нет, – нехотя произнес я. – Я здесь работаю.
– Где?
Я мотнул головой через плечо.
– Там? – недоверчиво воскликнула Шарлотта.
– В отделе писем? – спросила Ма.
– Нет. – Щеки у меня запылали. – Можно сказать… в отделе текстов.
– Ты копировщик?
– О, ради бога, Ма. – Лицо Шарлотты вспыхнуло. – Он имеет в виду писательскую работу, верно? Сценарии?!
Последнее было верной догадкой. Все лица вокруг Шарлотты и Ма загорелись румянцем.
– Боже мой! – воскликнула мать Шарлотты. – Не может быть!
– Так и есть, – почти шепотом сказал я. – Я работаю над фильмом вместе с Фрицем Вонгом. «Цезарь и Христос».
Долгое, ошеломленное молчание. Ноги зашаркали. Рты приоткрылись.
– Мы не могли бы… – начал кто-то, – попросить у вас…
Но Шарлотта сама закончила фразу:
– Ваш автограф. Пожалуйста!
– Я…
Но все руки с карандашами и белыми карточками уже протянулись ко мне.
Я стыдливо взял Шарлоттину карточку и написал свою фамилию. Мать недоверчиво посмотрела на подпись, перевернутую вверх ногами.
– Напиши название фильма, над которым ты работаешь, – попросила Ма. – «Христос и Цезарь».
– А после своей фамилии напиши еще: «Псих», – подсказала Шарлотта.
Я написал: «Псих».
Чувствуя себя полнейшим кретином, я стоял в углублении водостока, а надо мной склонялись все эти головы, и все эти несчастные, пропащие чудаки, прищурившись, разглядывали подпись, чтобы угадать, кто я такой.
Чтобы как-то скрыть свое смущение, я спросил:
– А где Кларенс?
Шарлотта с матерью открыли от удивления рты.
– Ты и его помнишь?
– Как можно забыть Кларенса с его папками и пальто! – отозвался я, ставя росчерки.
– Он еще не звонил, – раздраженно сказала Ма.
– Не звонил? – Я в удивлении поднял глаза.
– Примерно в это время он звонит вон на тот таксофон напротив, спрашивает, что было, кто выходил и все в таком духе, – ответила Шарлотта. – Экономит время. Спать ложится поздно, так как по ночам обычно торчит у ресторанов.
– Я знаю.
Я поставил последний автограф, сгорая от непозволительного восторга. Я все еще не мог смотреть на своих новых поклонников, которые улыбались мне, словно я только что одним прыжком перемахнул через всю Галилею.
На другой стороне улицы в стеклянной будке зазвонил телефон.
– А вот и Кларенс! – сказала Ма.
– Простите… – Шарлотта направилась к телефону.
– Пожалуйста. – Я тронул ее за локоть. – Столько лет прошло. Сделаем ему сюрприз? – Я переводил взгляд с Шарлотты на Ма и снова на Шарлотту. – Согласны?