Голод львят

Труайя Анри

— А! Вот и наша восхитительная Кароль! — сообщила Колетт Дюурион.

Игла вонзилась в самое сердце. Кароль содрогнулась. Она никогда не замечала у себя этой фальшивой молодости. А кожа на лице! Тридцать три года! «Самый прекрасный возраст для женщины!» — провозглашали дурацкие модные журналы. Вероятно, Жан-Марк так не считает. Нет, она никогда не простит ему оскорбления, унижения, нанесенного в тот момент, когда ей пришлось впервые засомневаться в своей власти.

— Я прошу вас уничтожить

этот снимок! — сказала она.

— О, нет! — воскликнул Поль Дюурион. — Он самый красивый в моей коллекции! Вы на нем такая живая, такая очаровательная…

Шалузы переусердствовали. Кароль опустила голову. Все лгали. Правдой был только уход Жан-Марка. «Что он сейчас делает? С кем танцует? С кем обнимается?»

— Кароль, вы помните?.. Фиакр в Афинах… ночной ужин в Пирее… Старый моряк… Наше купание…

Она почувствовала, как у нее защипало глаза. Косметика! Глубокий вдох, чтобы освободить грудь. Так, теперь легче. Разумеется, снимок был сильно увеличен. Но у молодых именно такой взгляд: они преувеличивают, они изучают, они судят, они убивают.

Просмотр продолжался более часа. Колонны, ступени, барельефы, многочисленные статуи. Когда включили свет, нервы у Кароль были на пределе. А нужно было еще говорить, улыбаться, под конец, как положено, подавать прохладительные напитки, что затягивало вечер.

Наконец все разошлись.

Вернувшись с Филиппом в комнату, Кароль рухнула в кресло и положила ослабевшую руку на лоб:

— Определенно, Колетт уже нельзя приглашать. Чем старше она становится, тем болтливее! Только ее и слышно!

— И все-таки вечер очень удался.

— Ты неприхотлив! Это при том, что Жан-Марк и Франсуаза разбили нам компанию, уйдя из-за стола!

— Но ты мне сказала, что вы так условились!

— Нужно же было сохранить лицо перед гостями!

— Куда они пошли?

— Будто бы к Дидье Коплену.

— Почему «будто бы»?

— Потому что Франсуазе я не доверяю. Это такая актриса!

— Франсуаза?

Он смотрел на нее с изумлением. Воротник рубашки открывал его слегка располневшую шею. Эта родительская слепота ее удивляла и раздражала.

— Да, Франсуаза, — сказала она. — О, она…

— Что?

— Ничего… ничего…

Кароль встала и прошла в ванную, чтобы раздеться. Взгляд в зеркало ее успокоил. Она выглядела лучше, чем на снимке.

VII

— Франсуаза!

Голос отца застал ее в тот момент, когда она входила в коридор. Она вернулась и прошла в гостиную. Филипп был один, он сидел в кресле и держал перед собой раскрытую газету.

— А, ты здесь! Добрый вечер, — сказала она, подходя, чтобы его поцеловать.

Он медленно опустил газету на колени. Его взгляд был так суров, что она

в недоумении остановилась.

— Ты идешь с занятий? — спросил он.

— Да, папа.

— Сколько у тебя занятий в неделю?

— Я точно не знаю. Хочешь посмотреть мое расписание?

— Да. Мне бы хотелось быть в курсе того, чем ты занимаешься.

— Но почему, папа?

— Потому что я узнал, что ты часто встречалась с одним из твоих преподавателей.

— Тебе Кароль сказала, — прошептала Франсуаза, улыбнувшись с грустной иронией.

— Неважно, откуда я получаю сведения! Ясно одно — это продолжаться не может!

— Что?

— Твои отношения с этим человеком.

Франсуаза почувствовала внезапную слабость в ногах и села.

— Они совершенно нормальные, эти отношения! — сказала она.

— А, ты так считаешь? Однако ты чуть было не покончила с собой из-за него! Да, это я теперь тоже знаю! Ты едва не убила себя, тебя вытащили, и вот ты снова попадаешь в его лапы!

Франсуаза набрала воздуха и сказала:

— Между нами произошло недоразумение, папа. Прежде всего, господин Козлов очень хороший человек…

— Очень хороший человек, который затащил тебя в свою постель! — резко сказал Филипп.

Кровь бросилась Франсуазе в лицо. Стыд ошеломил ее до слез. Она прошептала:

— Папа, с этим покончено!

— Ты меня принимаешь за дурака?

— Уверяю тебя…

— С этим покончено на сегодня, может быть, но завтра начнется снова. И куда тебя это приведет, ты мне не скажешь?

Она не ответила. У нее за спиной тихонько открылась дверь. Кароль вышла из своей комнаты, не говоря ни слова, проскользнула при свете лампы к дивану и присела в отдалении от мужа и падчерицы.

Ей явно не хотелось вмешиваться в разговор. Она явилась как зритель, посмотреть на падение Франсуазы. Ее лицо выражало спокойствие, которое приобретается опытом. Филипп искоса посмотрел на жену, словно для того, чтобы почерпнуть в ее глазах энергии, и продолжал:

— У этого типа нет никаких серьезных намерений, и ты, Франсуаза, прекрасно это знаешь! Он использует тебя, поскольку ты молода и наивна. И когда он достаточно позабавится, он тебя бросит!

Присутствие Кароль придавало каждому его слову ужасающий смысл. То, что Франсуаза могла бы перенести наедине с отцом, она отказывалась слышать перед этой женщиной, под чьей невозмутимой маской скрывалось ликование. На нее нахлынула обида, что отец несправедлив. Требовалось дать отпор, неважно как, но быстро. В состоянии какой-то сверхъестественной отчужденности она услышала, как сама произнесла:

— Александр Козлов настолько не намерен меня бросить, как ты говоришь, папа, что предложил мне выйти за него замуж.