Голод
Шрифт:
Кора
Опасность и четвертинки
Настали новые дни, но они все одинаковые, все без Руара. «Ты знаешь, что я лгу, – не произношу я. – Мне жаль», – не добавляю я. Иногда я кладу в рот миндальное печенье, чтобы не дать вырваться словам. У печенья привкус плесени – оно осталось с тех пор, когда жив был Руар. Бриккен следовало бы поставить печенье в более сухое место. Время от времени она задевает лампу над столом, когда тянется за своей палкой – я вижу, как лампа медленно раскачивается туда-сюда, словно маятник. Воздух затхлый, будто кто-то высосал последний кислород. Стоит удушливый августовский вечер, один из последних летних дней. Овчарка требовательно смотрит на меня, навострив уши. Бриккен что-то объясняет по телефону похоронному агенту, делая в воздухе жесты пальцами – как будто он может видеть
– Да, я могу приехать во вторник в два часа, – говорит она, даже не взглянув на меня, чтобы удостовериться, подходит ли мне это время. Я думаю, что пошла бы она к черту. На несколько минут воцаряется тишина.
– Очень хорошо, согласна. Нет… Да, конечно, я выберу музыку, которая подходит для него.
«Я». Так она говорит. Как будто это ее похороны, а не его. Я смотрю в сторону прихожей. Там стоят его осиротевшие резиновые сапоги, на крючке висит его куртка с запахом земли, сырости и леса. Я сижу на своем зеленом кухонном стуле – напротив его стула, такого же зеленого. Того, что с потрепанным тряпичным ковриком на сидении.
Мозг Руара умер раньше, до того, как отказало тело. Мой мозг продолжает работать, хотя он обманывал, затуманивал, изводил. Неужели Бриккен ждет, что я по доброй воле расскажу обо всем, что я делала? Может быть. Именно поэтому мы сидим тут, никуда не двигаясь, беседуем и пьем кофе и снова говорим?
Не хочу причинять ей еще больше зла, чем уже причинила.
Ровные серые сумерки. Убаюкивающие. Слушатели звонят на радио. Все эти жалкие мелкие заботы, которые они считают проблемами. Когда приближается день похорон, я составляю список людей, которым, как мне кажется, надо позвонить и пригласить на поминки. Список получается краткий – несколько товарищей по работе в лесу, старая Ада из Рэвбакки и еще несколько человек из деревни. В следующий раз, когда Бриккен садится к столу, я показываю ей бумагу.
– Может быть, я кого-то забыла? – спрашиваю я.
Она просматривает мой список. Водит по нему указательным пальцем, то и дело произнося «угу».
– Я поговорила с Нурдгренами и Ульссонами, – говорит она. – И Ларс с Астрид тоже придут, если она будет в состоянии.
– И никого из родни, кроме Бу? Ведь у Руара были сестры, мне кажется, он говорил о них. Неужели их уже нет в живых?
Наваливается невероятная тишина. Потом Бриккен откладывает листок в сторону.
– Никому, кроме Бу, звонить не придется.
Она ставит на мой список свою чашку, так что на бумаге образуется коричневый круг – как то кольцо, которое получил Бу. На том разговор и окончен. Так мне и надо. Сама себя наказала. Но вот она зевает, и лицо сморщивается, как скомканный кусок бумаги.
– Сегодня буду спать, как младенец, – говорит она. – Как Бу спал, когда был маленький, помнишь?
Еще бы я не помнила. Очередная ложь, о которой мне надо не проговориться.
Дела шли неважно. Каждое утро я начинала с того, что решала продержаться еще день. Однако бывали периоды, когда я у меня не оставалось сил ни смотреть, ни слушать. Даг и Бриккен оставляли повсюду всякие мелочи, которые мой Бу мог схватит своими пухленькими пальчиками и засунуть в рот, задохнуться. Качели, висящие на яблоне, покорежились от времени и сырости, ребенку легко было упасть с них. Даг двигался неуклюже, и все улыбался, бесконечно улыбался. Его никогда не стали бы держать на работе, если бы не Руар, который направлял и показывал. Муж все время лез ко мне, хватал меня за все места своими толстыми неуклюжими пальцами. Кошка все время путалась под ногами, пока не пропала. И Бу. Моя радость. Моя ответственность. Глаза у меня слезились от осеннего ветра. Первые снежинки не опускались мягко, а налетали на меня сбоку, хлестали по лицу, по прошлогодним листьям. Ледяные холодные снежинки облепляли лоб и щеки. Скоро ветки прогнутся под тяжестью снега, дороги скроются под сырым белым покрывалом. Пальцы у меня все время мерзли, спина болела, а Бу хныкал, везде лез, бесновался и пускал сопли. Так чудесно он смеялся, обнажая жемчужинки зубов – но стоило надеть ему последний подгузник, как уже через две минуты он умудрялся описаться. Темные дни тянулись бесконечно. Туман стирал контуры вокруг. Существовал только дом и его обитатели. Все остальное растворялось во мраке ночи.
Белое покрывало. Наконец-то. Теперь начнется
Нет. Деревянные доски пола жалобно скрипели. Я стояла на сцене, играя саму себя в каком-то архетипичном спектакле, день за днем иногда для самой себя, иногда для других. Едва солнце задергивалось облаками, я начинала мерзнуть. Паника всегда ходила за мной по пятам, иногда как глухой грохот, иногда резким до боли звуком, как скрип мела по школьной доске. Она приходила изнутри, когда знала, что Овчарка отошла, и ее нет рядом со мной, проносилась по всему телу, словно дрожь, от которой по спине бежали мурашки, и не желала исчезать. Она мог нахлынуть на меня в очереди в магазине. Или когда я везла покупки домой в проклятой тележке с разболтанными колесами. Когда ходила к почтовому ящику за почтой, и ощущала, как ветер пытается подхватить и унести меня. Ложилась мне на лицо мокрой тряпкой, так что меня прошибал холодный пот, заставляя меня держать себя в узде, употреблять все силы на то, чтобы не бросить все и не убежать прочь, в лес. Снова и снова – к пакету с мюсли.
Бриккен пыталась поговорить со мной, но у меня не было сил отвечать. Я не отвечала ни «да», ни «нет», оставляла вопрос висеть в воздухе, застыв, словно гость на пороге.
– Мы будем пить кофе, Кора!
– Внизу тебя ждет бутерброд.
Я не хотела слышать.
– Ну как хочешь.
Так всегда звучала ее последняя реплика. Ну как хочешь. Означала ли она что-то, кроме полной противоположности?
Руар и Даг где-то работали. Даг взвалил все домашние дела на меня. Если он был дома, он всегда защищал Бу, хотя я его жена, а мальчику всего три года, или же уходил к Бриккен и о чем-то смеялся с ней там, оставив меня одну. Таблетки исчезали, словно кто-то вытягивал из банки бусы. Я прислушивалась к скрипу доски в полу и мечтала сбежать. Помню, как я обожглась – плеснула на себя кипящей водой, когда мыла кастрюльку из-под овсяной смеси. Вода для мытья посуды остыла. Бу не захотел чистить зубы и унесся вниз по лестнице, красный, голый. Без подгузника.
– Вернись, Бу! Сейчас же ложимся спать!
– Хочу, чтобы бабушка мне помогла!
Я двинулась следом. Тяжелыми шагами.
– Вернись немедленно!
Я сама отметила, что голос мой прозвучал надрывно. Бу не остановился.
– Хочу бабушку!
– Делай, что я сказала!
Я схватила Бу за руку, он уставился на меня, и мои ногти впились в его плоть, но в следующую секунду он вырвался и побежал дальше. Тут я расплакалась. Приготовила ему новую овсяную смесь, достала стаканы, приборы и тарелки к ужину, но не успела накрыть на стол. Из кухни Бриккен пахло котлетами. Она пришла, неся на руках Бу, и уложила его. Наконец он заснул, и я только начала чистить картошку к ужину, когда – ни раньше и не позже – вернулся Даг и загрохотал сапогами и коробкой для еды. Я пошла в альков снова укладывать ребенка, а Даг просто-напросто уселся у стола. Там он и сидел, когда я вернулась. Приборы так и остались лежать возле мойки, куда я их отложила. Я повернулась к нему спиной, продолжая возиться с картошкой. Даг за столом кашлянул.
– Я проголодался.
Стоя по-прежнему спиной к нему, я ответила:
– Ну так сделай себе бутерброд, в кладовке есть еда.
– Ты тоже поработай, я и так вкалываю в лесу.
Тут я взяла с плиты остывшую овсяную смесь и вылила ему на голову. Потом натянула сапоги и ушла в лес. Бриккен сурово посмотрела на меня, когда я вернулась. Могла бы и сама его накормить, раз уж это так важно.
Через некоторое время приехала моя сестра Лива, пробыла у нас неделю. Теперь она тоже была замужем и жила в Смоланде с мужем, оптовым торговцем, который картавил – когда он произносил мое имя, оно звучало совершенно чуждо. Щеки у нее были круглые и нежные, как булочки со сливками. Они с Бриккен сидели в кухне, пили кофе и болтали. Еще она немного помогала мне с Бу, и несколько раз сказала, какой он хорошенький – а потом уехала восвояси. Бриккен смотрела на меня, будто ожидая чуда – что я теперь буду лучше себя чувствовать. Я поднялась наверх и снова легла.