Голодная бездна Нью-Арка
Шрифт:
— Тельма, это Уильям. Наш лучший специалист. Все еще лучший, — добавил Мэйнфорд.
Пара столов, к счастью, пустых и чистых. Хотя предназначены они были явно не для обедов. Сложная осветительная система, похожая на спящего богомола. Передвижные столики с инструментами, прикрытыми тканью.
Краны.
Шланги.
И круглые рты водостоков.
Чистота и порядок. Стерильная чистота и удушающий порядок, в который не вписывался только сам хозяин этого места.
— Рада знакомству, —
— И я… и я… очень-очень рад, — мелко закивал Вилли.
А пальцы у него не дрожали.
Почти.
— Покажи ей…
Руку Вилли забрал поспешно и заковылял к шкафам.
Щелкнул замок. Откинулась дверца, изнутри выкатился клубок беловатого пара, и запах хвои стал четче, осязаемей. Полка выдвинулась резко, и с грохотом упали опорные ножки, слишком тонкие с виду.
— Вот она, — Вилли провел ладонью над простыней. — Подойдите. Или вам сподручней на столике будет?
— Подойду.
А ноги деревянные.
Нет, Тельма не боялась мертвецов. И эта девушка, в чье лицо ей предстояло заглянуть, тоже не пугала. Но вот тело под простыней.
…не шелковой.
…и здесь не старый дом, не мамина спальня, а полицейский морг.
…и девушка мертва давно, а еще упокоена, ибо, если бы просматривались в ней искры иной жизни, сторожевые кристаллы засекли бы.
Только доводы разума помогали слабо. Тельма шла, заставляя себя приближаться к телу, чувствуя спиной тяжелый взгляд начальства. Улыбаясь. И плевать, что улыбка не очень уместна.
А то, неразумное, общее, сплетенное из сотен потерянных душ, хохотало.
Оно тоже видело Тельму.
Это ведь основное правило, которому чтецов учат на первом же занятии: видишь ты, видят тебя.
Вилли отступил в стороночку и был так любезен, что простынку с лица убрал.
Нет!
Да быть того не может!
Тельма отшатнулась и зашипела, вцепилась зубами в руку, потому что боль — лучшее лекарство от всех иллюзий. А та, что лежала на столе, не могла не быть иллюзией!
Белые волосы.
Округлое личико, слишком правильное, чтобы быть подарком богов. Нос аккуратный. Ямочка на подбородке…
— Мама… — этот шепот услышали призраки, но не только.
— Что? — спросил Мэйнфорд, который каким-то чудом, не иначе, оказался за плечом Тельмы.
— Ничего, — она потерла руку и в карман спрятала, чтобы не показывать ему следы зубов. Хотя… поздно, все равно заметил. Должен был заметить. Стоит, раскачивается… смотрит на Тельму сверху вниз.
— Что ты увидела?
— Мне… показалось… она похожа на одного человека… — каждое слово приходилось вытаскивать из себя.
И конечно, похожа, всего-навсего похожа, пусть и сходство это пугающе.
— На кого?
— На… актрису… — Тельма наклонилась. — Она была когда-то
Лицом к лицу.
И от лица мертвой девушки все так же пахло хвоей.
…под венками прятали подарки, не все, лишь мелочи. Шоколадное печенье в золотой фольге или карамели-трости, цепочку с кулоном-лилией из белого нефрита.
…ты уже большая девочка, Тельма. А у всех больших девочек есть драгоценности.
…сколько ей было? Немного. И жили они тогда еще не на Острове, а во втором круге. И лилия эта… она вряд ли стоила много, позже мама покупала куда более дорогие игрушки, но для Тельмы не было украшения прекрасней.
…но почему лилия, если лилии Элиза Деррингер ненавидела? И цепочка эта… она отдала Тельме, но как-то… словно нехотя?
Или память шутит?
— Как она выглядела раньше?
— Живой? — уточнил Мэйнфорд, который разглядывал тело внимательно и хмурился, верно, пеняя, что не улавливает никакого сходства.
— Живой, — согласилась Тельма и, вспомнив о том, что услышала от мистера Найтли, добавила. — До операций.
— Каких операций? Вилли!
— Чего?
— Ей делали операции?
— Так а я…
— Вилли!
Он вынырнул из-под стола, потеснив Тельму, и положил руки на виски покойницы. Сдавил голову, потянул, повернул. Наклонился. Он действовал молча, но был сосредоточен, настолько сосредоточен, что Тельма и дышать старалась тише. Из карманов грязного халата Вилли появились очки и лупа, и тончайшая кисть.
Пудреница.
Только вместо пудры в ней была травяная смесь.
К запаху хвои добавился мятный аромат, и еще какой-то, терпкий, неприятный. Кисть порхала над лицом мертвой девушки, которая к манипуляциям подобным оставалась равнодушна. Но мраморная кожа ее, покрываясь тончайшим слоем смеси, окрашивалась загаром.
Очень неравномерным загаром.
— Еще минуточку, — пробормотал Вилли, отпуская жертву. — Надо же… как я сам?
Он отступил, отошел к столику с инструментами, чтобы вернуться с огромной лампой на ручке.
— Глазки закройте, а то ж слезиться будут, — любезно предупредил он. И Тельма подчинилась. — В мое время женщины под нож если и ложились, то по великой надобности, а тут…
Свет был ярким, он проникал и сквозь веки, но вместе с тем отпугивал призраков. А может, им тоже стало любопытно.
— Все, — сказал Вилли, когда лампа погасла. — Сейчас мы вытрем… аккуратненько вытрем… и вправду операции были… посмотри…
Теперь кожа мертвой девушки обрела темно-ореховый оттенок.
— Потом смою, это временное окрашивание… для выявления, так сказать… — Вилли посмотрел в лицо Мэйнфорда и запнулся. — Ей линию подбородка исправляли. Вот остаточные шрамы. Смотри, здесь и здесь.