Голодное пламя
Шрифт:
И оказывается права.
– Мотивация, – бормочет он. – Да, ее-то тебе и не хватает. – Его взгляд уходит в сторону, возвращается к тарелке.
Потребности, думает она.
Базовые потребности должны удовлетворяться, чтобы человек мог развиваться дальше.
Это звучит как нечто само собой разумеющееся, но она не понимает, к чему надо стремиться.
И в то же время знает, почему она не понимает про потребности. Это – его вина.
Притворяясь, будто ест кашу, она вспоминает, что читала об иерархии потребностей,
Дальше идет потребность в безопасности, потом – потребность в любви и принадлежности к группе, еще потом – потребность в одобрении. Все, чего он лишил и продолжал лишать ее.
На самом верху пирамиды – потребность в самовыражении. Слово, которое она не в состоянии даже понять. Она не знает, кто она, чего она хочет, самовыражение для нее недостижимо, потому что лежит вне ее, вне ее «я». Он лишил ее всего.
Дверь лоджии открывается, в проеме стоит юная девушка на несколько лет младше Виктории.
– А вот и ты! – с улыбкой восклицает он, глядя на девочку, которая работает прислугой за все. Виктории она понравилась с первого же дня.
Бенгту, кажется, тоже симпатична хрупкая девушка – он расточает ей комплименты, льстит.
В первый же вечер за ужином он решил, что удобства ради ей надо перебраться из рабочего лагеря в этот большой дом. С того дня Виктория ложилась спать, чувствуя себя почти в безопасности. Даже мама как будто была довольна положением дел.
Слепая коровушка, думает она. В один прекрасный день на тебя свалится все, все, и ты поплатишься за свою слепоту.
Девочка входит на кухню. Поначалу она выглядит испуганной, но, заметив Викторию и Биргитту, немного успокаивается.
– Когда мы закончим, уберешь со стола, – продолжает он, повернувшись к девочке, но его прерывают звук автомобильного мотора и шорох едущих по гравию колес, доносящиеся в открытое окно. – Черт, они уже здесь.
Он поднимается. Подходит к девочке и взъерошивает ей волосы:
– Хорошо спала?
По девочке заметно, что она вряд ли вообще спала. Вокруг опухших глаз красные круги, а когда он касается ее, девочка напрягается.
– Садись, поешь.
Он подмигивает девочке и сует ей купюру, которую она тут же, еще не успев сесть за стол рядом с Викторией, запихивает в карман.
– Вот так, – говорит он, – поучи-ка мою Викторию есть с аппетитом. – Он кивает на тарелку и, посмеиваясь, выходит в холл.
Виктория знает: вечер будет утомительным. Если у него утром хорошее настроение, вроде как сейчас, то вечер часто кончается непроглядной чернотой.
Он ведет себя, как чертов колониалист, думает она. СИДА, права человека? Да он просто прикрывается этими словами, а сам ходит и хватает тут все своими лапами, как какой-нибудь распоследний рабовладелец.
Она смотрит на маленькую хрупкую девочку, которая
Что он с ней делает? Шея кое-где опухла, на мочке ранки…
– Ну а я скажу так… – вздыхает мать. – Займусь посудой. Вы разберетесь, да?
Виктория не отвечает. Ну а я скажу так? Да ты никогда ничего не говоришь. Ты немая слепая тень без очертаний.
Девочка доела, и Виктория пододвигает ей свою тарелку. Лицо девочки светится, и Виктория не может не улыбнуться в ответ, когда девочка набрасывается на серую жижу – тепловатое створожившееся молоко.
– Может, хочешь помочь мне с бассейном? Я покажу, что надо сделать.
Девочка смотрит на нее поверх тарелки и согласно кивает, жуя.
Наконец она покончила с завтраком, и они идут в сад. Виктория показывает, где таблетки хлора.
Шведская гуманитарная организация СИДА располагает несколькими домами на окраине Фритауна. Семья Виктории живет в одном из самых больших, к тому же он находится немного на отшибе. Белый трехэтажный дом окружен высокой стеной, а подъездную дорожку охраняют вооруженные мужчины в камуфляже.
За стеной – обширный сад с высокими пальмами и густыми зарослями рододендронов.
Перед большой выложенной камнями верандой устроен бассейн, формой напоминающий почку.
Узкая тропинка ведет в юго-западный угол, где расположена пара строений поменьше. Там живет персонал – кухарка, уборщица и садовник.
Виктория слышит доносящиеся из дома мужские голоса. Конференцию решили провести здесь, так как во Фритауне сейчас небезопасно.
– Надрываешь уголок упаковки, – объясняет Виктория. – Потом осторожно опускаешь таблетку в воду.
В глазах девочки она видит неуверенность и напоминает себе: прислуге пользоваться бассейном строжайше запрещено.
– А я говорю – тебе можно, – настаивает Виктория. – Это ведь и мой бассейн тоже. Я могу принимать решения, и я говорю – тебе можно.
С триумфальной улыбкой, словно ее в мгновение ока причислили к элите, девочка преувеличенно осторожно опускает руку в бассейн. Поводит в воде рукой, выпускает таблетку и следит взглядом, как та медленно опускается на дно. Вытаскивает мокрую руку, смотрит на пальцы.
– Понравилось в воде? – спрашивает Виктория и получает в ответ неуверенный кивок. – Искупаемся, пока он не пришел? – предлагает она.
Девочка колеблется, потом трясет головой, объясняя, что ей нельзя. Виктория все еще с трудом понимает ее речь – смесь английского с каким-то диалектом.
– Я тебе разрешаю, – говорит она, бросая взгляд на дом и начиная раздеваться. – Плюнь на них. Мы услышим, когда они закончат.
Она ныряет в бассейн и проплывает под водой две дорожки.
Здесь, внизу, она чувствует себя в безопасности, почти касается дна животом, выдыхает воздух из легких, позволяет телу опуститься.