Голодную отбрасывает Тень
Шрифт:
— Правда опаляет холодом, — сказал Гхарз Ведунье за секунду до того, как миниатюрное солнце поцеловало его прямо в грудь.
— Ты лжешь! — Прокричала Этелька во тьму. — Я освободила себя!
Стук, поначалу едва заметный, теперь оглушал её. Женщина вновь свернула, затем ещё раз, стремясь уползти куда угодно, лишь бы отсюда… или оттуда… или не сюда… где бы ни лежало это всепожирающее сердце, но каждое движение только приближало Этельку к нему. Она хотела замереть, но обнаружила, что конечности больше не подчиняются ей.
— Каждый
И, в последний миг перед тем, как соскользнуть в небытие, Этелька Арканто поняла, что канонисса не лжет — и также поняла, что пошла против своих сестер не ради надежды и не из ненависти.
— Почему ты предала нас, сестра? — настаивала Авелин.
— Потому что могла и сейчас могу! — злобно крикнула Этелька, а затем рухнула, вопящая, и тень Искупления ринулась заполнить пустоту в ее теле, неся с собой не избавление, но проклятье.
Хоть это было и невозможно, Опалённый Человек остался на ногах. Заряд плазмы пронзил его грудь и вырвался из спины, оставив за собой дымящуюся дыру там, где должна была быть большая часть его грудной клетки. Края дыры все еще светились, озаряя оставшийся нетронутым позвоночник. Азайе показалось, что эта кривая колонна высечена из черного хрусталя. Все остальное, включая сердце и легкие, обратилось в пепел, но враг стоял неподвижно, крепко сжимая секиру.
«Почему он не умирает?» — оторопело подумал верующий.
Еретик повернул к нему скрытое под очками лицо, не обращая внимания на выживших аколитов и торжествующего, залитого кровью Цикатрикса.
— Предатель, — прохрипел Опалённый Человек, словно давая обещание. Затем его взгляд упал на ворота храма, где стоял Сияющий Коготь с дымящимся плазмометом. Звериным чутьем Азайя ощутил, что враг смотрит сквозь Хезракха, в туннель за его спиной.
— Прими свою правду, сестра, — сказал еретик кому-то невидимому. Внезапно алые трещины прорезали его черную кожу, распространяясь быстро, словно какая — то тектоническая чума, поразившая плоть. Обгорелый позвоночник с хрустом разлетелся на части, туловище сложилось внутрь самого себя. Топор выпал из пальцев Опалённого Человека, затем он повалился вперед и, ударившись о землю, разлетелся облаком праха. Словно его и в самом деле вылепили из пепла.
С нижних витков серпантина донеслось эхо грубого машинного рёва, за которым последовал рокот набирающего обороты двигателя. Азайя застыл, вспомнив адский мотоцикл, на котором Опалённый Человек сидел у моста. Он представил, как машина нарезает круги у подножия горы, словно железный хищник, разъяренный смертью хозяина. Было ли сумасшествием воображать подобное?
«Нет, избранный коготь, это не сумасшествие, — шепнул в его сознании Спиральный Отец. — Безумства порченых варпом не знают границ».
Будто бы подчеркивая слова пророка, из глубин храма раздался крик — вопль, полный отчаяния.
— Святая! — прошипел Азайя. Братия оставила
Хезракх еще только подходил к воротам, когда вопль обратился в вой, и из темноты вырвалось чудовище. Оно набросилось на Хезракха в вихре покрытых шипами когтей и разорвало воина на куски еще до того, как они упали на землю. Нескладный, наполненный алым силуэт дергался и мерцал, пылая неистовым внутренним пламенем. Он перемещался резкими рывками, за которыми не успевали глаза — буквально проскальзывая между мгновений — и продолжал терзать Хезракха. И, хотя из-за быстроты движений монстр казался размытым пятном, Азайя разглядел вытянутый череп, обрамленный изогнутыми рогами, которые вздымались над согнутой шипастой спиной. Враг выглядел, как извращение праведных Парадигм Формы.
— Демон, — прошептал Азайя, вспомнив предупреждения святой о Тьме-под-Шпилями. Искупление было усеяно вратами для этих варпом рожденных крыс. Голова чудовища дернулась в ответ на его слова, хотя его язык остался глубоко погруженным в грудь Хезракха. Внутренности выскользнули из обрамленной иглами пасти, когда оно смерило его своими глазами, черными словно уголь.
«Оно знает меня», — Азайя подавился стоном, заметив кусочек брони, прицепившийся к шкуре зверя. Тот был безупречно белым.
С воплем ярости демон ринулся на него, прянув на выгнутых назад ногах, словно огромная саранча. Когда монстр взмыл над Азайей, верующий заметил, что осколок металла все ещё держится на его животе. Её животе.
— Нет! — Зарычал избранный коготь, вскидывая клинок. Но Цикатрикс отбросил его в сторону, пронесшись мимо с ответным воплем. Костяные косы его брата взметнулись навстречу алому мареву, но демон снова прыгнул, оставаясь в воздухе — будто танцуя между двух разных миров, — пронесся мимо воздетых когтей и приземлился на плечи гиганта. Вырожденец взревел и яростно затопал, когда дух варпа вцепился в его голову и начал грызть, крепко впившись в спину Цикатрикса шипастыми ступнями.
— Назад! — Крикнул Азайя выжившим аколитам, когда одного из них задело взмахом косы. Он почти чувствовал досаду брата — костяные клинки Цикатрикса не могли согнуться и достать атакующего, а правая, человеческая рука безвольно повисла, поврежденная в бою с Искупленными. Но избранный коготь знал, что за разочарованием нет ни страха, ни даже истинной злости: ничего, за исключением необходимости служить Священной Спирали. Цикатрикс был уродом лишь внешне.
«Я один несу изъян святой, — с горечью осознал Азайя. — Её заразу».
Раздался невыносимый треск: когтистые лапы демона почти раскололи череп жертвы.
— Брат, прыгай! — рявкнул избранный коготь.
«Это единственный выход».
Цикатрикс без колебаний развернулся и кинулся к обрыву, но как только он бросился в бездну, демон подскочил, а затем подскочил вновь, каким — то образом находя опору и в воздухе. Уставившись на Азайю, тварь понеслась обратно к краю скалы.
«Ты тоже можешь, сынок!» — обещала она все вообразимое, но не значащее ничего.