Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– Нет, меня не известили об этом.
– Китнисс, мне очень жаль, – начинает лепетать он.
Несомненно, ведь именно ты занял их место.
– Введите меня в курс дела побыстрее, я очень устала и хочу спать, – вру я.
– Конечно-конечно, – быстро соглашается мой новый «стилист» и расправляется так, словно он стоит у постамента и зачитывает авторитетную речь. – Семьдесят Шестые Голодные Игры проводятся в честь оставшихся трибутов, и по этому случаю Вы и ваш напарник станете центром внимания всего Панема. Все хотят верить и видеть вашу любовь – ведь
Его речь, как мне кажется, давно вызубрена на память. Но даже если и так, осознание каждого сказанного им слова приходит на одну десятую долю секунды позже. Я вновь и вновь слышу эти слова, будто бы пластинку, которую заедает на каком-то отрезке времени: «…проводятся в вашу честь…», «оставшихся трибутов», «…основа восстания…».
Тон Этана абсолютно безобиден, а в чем-то даже восторжен, но для меня его слова звучат как обвинение.
Кровь закипает по новой, стучась и прорываясь болью к вискам. Я не посмею, чтобы кто-то так отзывался о Цинне, чтобы кто-то обвинял меня в том, что именно я стала причиной войны, из-за которой погибли десятки тысяч людей.
– Что вы можете знать о восстании?! – резко спрашиваю я.
– Простите?
– Что делали вы, когда моя сестра умирала за жизнь чужих ей детей? Что делали вы, когда мой лучший друг спасал мою жизнь ценой своей собственной? Что делали вы, когда я стреляла в своего лютого врага, вместо того, чтобы выпустить ему внутренности? Или, к примеру, облить его кислотой? – голос срывался на крик. – Не находите смерть от стрелы слишком безболезненной для такого, как Сноу?!
– Китнисс, успокойтесь, прошу Вас.
– Может быть, вы тоже потеряли родных на поле битвы, «основу» которой заложила я.
Этан ошалело отходит к двери, мы словно хищники меняемся местами. В карих глазах плещется ужас – могу поспорить, он и думать не думал о том, какой истеричкой окажется победительница Семьдесят Четвертых Голодных Игр. Слава застилает глаза, а это урок для тех, кто попытается занять место Цинны, подражая ему.
– Нет, так получилось, что во время восстания мы находились в специально отведенном бункере Дистрикта-1…
– О, и вы пережили восстания, попивая чай?
– Моя семья занималась врачеванием. Всем нам выписали амнистию, – блеет Этан.
– Как это здорово — отречься от всех проблем и продолжать жить в бессознательном мире счастья, в котором слово «война» не употребляется и считается чем-то невероятным, – зло выплевываю я, – Знаете, Этан, моя жизнь — антиутопия. У меня не осталось близких людей, а те единицы, которые избежали косы Сноу, навсегда потеряны для меня. Я как была марионеткой Капитолия, так ею и осталась. Сменилась власть – сменился порядок, но ад, который пророчит нам столица, остался.
Он вжимается в алюминиевую дверь, но она как назло не поддается. Стилист все еще смотрит в мои распахнутые серые
– Я уверен, все еще наладится, мисс Эвердин, – жалко пищит он.
– О, нет, Этан. Эти Игры — еще один повод доказать всем нам, что мы не властны над Капитолием, кто бы не стоял у его диктатуры.
Наконец дверь резко отъезжает и в проеме показывается знакомое, не выспавшееся и потрепанное лицо ментора. Он ласково смотрит на меня стеклянными глазами и только усмехается, когда из моего купе пулей вылетает несостоявшийся «стилист».
– Хеймитч, прости меня, – тут же выпаливаю я.
Не скажу этого сейчас – не скажу этого никогда, таков уж он, мой характер. На эти слова ментор реагирует крайне непредсказуемо: входит внутрь и со звоном опускает полупустой бутыль со светло-коричневой жидкостью на стол.
Даже если от него и веет алкоголем, теперь этот запах вызывает не отвращение, а ощущение уюта. Думая о том, что спирт стал моим комфортом, невесело усмехаюсь – мне не стать нормальной.
– Ну же, солнышко. Пора бы излить душу старому ментору, а не пугать своим видом дошколят.
– Чья эта была идея — прислать ко мне этого омерзительного типа? – возмущаюсь я, принимая из рук Хеймитча стеклянный бокал. – Неужели кого-то сверху?
– Думаешь, Койн? – серьезно спрашивает ментор, – Нет, эта бы не стала так усердно беспокоиться о твоем внешнем виде.
– Плутарх?
– А этот бы не обошелся одним…
– Этаном, – прихожу на помощь я.
– Как минимум тобой занялись все лучшие визажисты Капитолия.
Я возвожу глаза к небу: Хеймитч прав.
– Дай Плутарху волю, и он тут же превратит самую рутинную встречу семьи в настоящий праздник жизни с клоунами и единорогами. Это его слабость.
– Единороги?
– Праздники, – укоризненно говорит Хеймитч.
Мы хохочем и успокаиваемся только тогда, когда смех ментора утопает в очередном глотке виски. Я недовольно подношу бокал к носу и тут же морщусь: неприятный аромат спирта пробивает его не хуже всякого лекарства.
– Почему мне дали так мало времени?
– Потому, что это бы не обсуждалось. Нужно было бы, и Койн сама приехала за тобой, чтобы доставить Сойку-пересмешницу в нужное время, – качает головой Хеймитч, – Это еще один праздник Капитолия и, мне кажется, это заразно…
– Это проклятое место, Хеймитч.
– Кит, перестань. Не все так плохо. Выпей – алкоголь лучшее средство от проблем. – Со знанием дела говорит он.
Я следую его совету и встречаю теплое, обволакивающее и уже знакомое чувство дурмана, навеянного моим новым «снотворным».
– Как ты нашел нас, тогда, в пекарне? – вопрос сам невольно слетел с языка.
Хеймитч отрешенно вглядывался в плескающуюся на дне бутылки жидкость. Его мало интересовали манеры, и пил он прямо из горла. Слова ментору давались с трудом, но я сильно сомневаюсь, что дело обстояло в алкоголе.